Сергей Бернатосян - Воровство и обман в науке

Да, истина всегда рождается в борьбе мнений, в жестком противостоянии. Жаркие творческие дискуссии давно не имеют ничего общего с кострами инквизиции, но и сейчас, редко правда, не исключена возможность "погореть" или оказаться на коленях. Как избежать такого исхода в научной судьбе? Наверное, как бы ни были лично дороги зашиваемая точка зрения, концепция, гипотеза, как бы не хотелось взирать на горизонты науки только со "своей" колокольни, надо научиться говорить себе "нет" и обладать достаточной трезвостью, чтобы объективно оценивать как собственные работы, так и труды другого человека, избравшего отличный от твоего исследовательский путь, и ни под каким видом не связывать провозглашаемые им принципы с его личностью: дескать, не устраивает его позиция, значит, не устраивает и он сам. Ну, а что касается цели творчества — научной истины, то точно так же, как и в "мрачные" времена, нужно иметь юлю идти вперед и уметь ради истины отказываться от сугубо индивидуального суждения. Потребуется посторониться и пропустить вперед других, чтобы глобальная проблема оказалась решенной наилучшим образом, без раздумий сделать это, не деля своих коллег на "лепших" друзей и "врагов". Потому что, как утверждал один из зарубежных научных светил, "даже ничтожнейшее приближение к более ясному пониманию своей и чужой позиции есть величайшее достижение".

Из-за недопонимания этой простой и очевидной вещи талантливый Макс Дельбрюк абсолютно не воспринял гениальности Лайнуса Полинга. Неприязнь между обоими творцами то и дело достигала "точки кипения". Люди, близко знавшие обоих ученых, кстати, лауреатов Нобелевских премий, объясняли её их различным подходом к вопросам научного творчества. Каждый из них имел свое представление о целях исследовательской деятельности и свой специфический стиль работы, хотя в какое-то время они даже бились над решением одной и той же задачи. Если для Полинга существовал только тот "кусочек" науки, которую он сам создал (хотя он и создал достаточно много), то Дельбрюка отличала масштабность охвата проблемы, которую тот стремился разрешить посредством использования знаний из самых различных областей.

Особенностями склада мышления и своеобычным исследовательским подходом объяснялась и сильная антипатия Абрама Федоровича Иоффе к Исааку Ньютону и Максу Планку. Нью «и был ему не мил из-за того, что, по мнению Иоффе, он "не заявил ничего такого, чего бы до него не заявил Галилей". Если же говорить о Планке, то Иоффе имел на него всего один "зуб": он пребывал в абсолютном убеждении, что… закон распределения энергии при излучении абсолютно черного тела по всей логике вещей должен был принадлежать не Планку, а Людвигу Больцману.

Этого высоко ценимого Иоффе ученого, кстати, на полном основании можно причислить к жертвам той самой "войны не рвов", характера которой мы уже касались. Больцман еще в 1884 году пришел к выводу, что энергия черного излучения всегда пропорциональна абсолютной температуре, взятой в четвертой степени. Но научные круги того времени и без этого закона уже были взбудоражены выдвинутой ранее Больцманом кинетической теорией газов. Их яростные нападки на Больцмана охватили два десятилетия и привели к тому, что у ученого начала развиваться настоящая мания преследования. В 1906 году под влиянием очередного витка болезни Больцман окончательно свел счеты с жизнью. Нелюбящее его консервативное большинство дождалось-таки этого трагического конца, не задумываясь что в лице Больцмана потеряла физическая наука!

Да разве это была только одна человеческая драма? На протяжении всей истории то там, то здесь раздавались голоса, дружно обвинявшие одного исследователя в шарлатанстве, другого — в очковтирательстве или надувательстве коллег. Безусловно, эти беспочвенные, безнравственные, неэтичные и неправомерные выпады одних против других воспринимались очень тяжело честными и порядочными по складу характера учеными. Время отбрасывало эти обвинения в сторону, их несостоятельность подтверждалась всем дальнейшим ходом развития науки. А "затоптанные и оплеванные" новаторские идеи все равно рано или поздно занимали свое достойное место в ее храме. То есть все происходило, как представлялось крупному итальянскому мыслителю Средневековья Томмазо Кампанелле, почти по Евангелию: "Современность постоянно распинает своих благодетелей, но они воскресают на третий день или на третье столетие".

Иными словами, справедливость в каждом отдельно взятом случае все-таки торжествовала. Но гораздо чаще по отношению к идеям, чем к их авторам, которые либо преждевременно уходили из жизни, либо замыкались в себе и постепенно "оледеневали", распространяя дыхание искусственного холода на новые поколения творцов.

Крушение веры проявлялось по-разному. Например, с избытком нахлебавшись горечи из ядовитой чаши, подносимой ему противниками волновой теории света, Христиан Гюйгенс свою ценнейшую книгу "Космотеорос", развивающую положения этой теории, решил вообще не публиковать, лишь бы оградить себя от новых мучительных конфликтов. Согласно пословице о пуганой вороне, "которая и куста боится", поступил и первый разработчик основ неевклидовой геометрии (1818 год) математик Карл Гаусс, который самоустранился от их "защиты" и "сдал" занятые им передовые позиции в науке исключительно из страха вновь быть ни за что избитым. Гаусс предчувствовал, что своей новой геометрией он может навлечь на себя шквал необоснованных обвинений и невыносимых издевательств. Больше того, ради личного покоя он отказался от собственных оригинальных идей, чтобы потом, обеспечив свою безопасность, трусливо подглядывать (и ни разу не заступиться!), как его бывшие научные противники со звериным неистовством станут рвать на части Бойаи и Лобачевского, рискнувших отстаивать те же "дикие" взгляды, от которых он преступно отрекся. Не выдержав психологического напряжения, сдал свои позиции и Бойаи. Только один Лобачевский не свернул с намеченной дороги, продолжая рьяно защищать свои воззрения. И был вознагражден за свою стойкость: несмотря на "адские муки", его "новая геометрия" в конце концов была признана состоявшейся. А говорят еще, что один в поле не воин. Смотря ведь кто этот один!

Кстати, по поводу неевклидовой геометрии Лобачевского, известный русский математик М.В. Остроградский однажды пренебрежительно бросил: "Работа выполнена с таким малым старанием что большая часть ее непонятна". Да и другие маститые ученые, кроме набравшего в рот воды Гаусса, были склонны видеть в выкладках Лобачевского всего лишь предмет для язвительных шуток и острот. Только ли общей косностью объяснялось такое резкое неприятие идей Лобачевского и Гаусса современниками? Только ли из страха перед этой воинствующей косностью Гаусс пошел на то, чтобы свои гениальные заметки сделать по существу "записками из подполья"? Ведь только через полвека после смерти математика, в 1908 году, когда в Геттингене решили издать полное собрание сочинений Гаусса, человечество узнало из включенного в это собрание гауссовского дневника о его работах в области неевклидовой геометрии.