Эльмира Нетесова - Помилованные бедой

— Давно. Даже во дворе бывает вместе с другими больными, — ответил врач.

— А с чего начинаются приступы, как они проходят и долго ли длятся? Часто ли приходит в сознание?

— Ну, меня она уже запомнила. Улыбается, когда прихожу на дежурство. Называет по имени и все рассказывает о себе, своих операциях. Ну а о приступе узнаю по глазам. Они серой пеленой покрываются, уже не светятся, смотрят тускло, как через пленку. Говорит сбивчиво, невнятно. Голос становится глухим, а язык будто во рту не помещается. Потом изменяются движения. Тут нужно вовремя успеть связать, чтоб в приступе не окалечилась. И ждать, когда все пройдет. Но бывает и другое — тихие припадки. Тогда она садится ко всем спиной. Что-то часами бубнит себе под нос. Нет, в такое время ни на кого не бросается, не бьет, но эти припадки хуже буйных, потому что длятся долго и протекают больнее.

Однако надежды лечащего врача на скорое выздоровление Ксении оказались тщетными — со временем приступы стали продолжительнее, просветы короче. Уже ни у кого не осталось надежд на то, что бедняга вернется к нормальной жизни, и коллеги стали все реже навещать женщину, а потом и вовсе забыли.

Она осталась один на один со своей бедой. Болезнь все сильнее разваливала человека. Ксения быстро старела. В ней изменилось все — внешность и речь, манера держаться и походка. Она стала капризной и болтливой, боялась ночей и одиночества.

Молодой врач Иван Петухов стал находкой для нее. Ему рассказывала о себе назойливо. И однажды предостерегла:

— Знаешь, Ванюша, я не с глупости болтаю, а чтобы ты для себя вывод сделал верный. Не отдавай работе всю душу. Она и вправду того не стоит, к тому же очень плохо оплачивается. Выкладывайся лишь на зарплату, не больше. Все остальное при себе держи.

— Для чего?

— Оставь тепло для жены и детей. Это благодарнее. Чтоб не случилось как со мной, не оставайся средь жизни и дороги трухлявым пнем. Работа не должна отнимать жизнь и душу. Есть в судьбе каждого свои радости. Не упусти и не оброни их. У всех за плечами старость стоит. Пусть твоя не будет одинокой… Как бы ни любил, как бы ни затягивала работа, никогда не забывай о себе. — Ксения вытирала со щек слезы запоздалого прозрения.

Мало-помалу она все реже вспоминала себя прежней, подсаживалась к бабам, таким же, как сама. Слушала их «исповеди» и вздыхала, жалея, что не только ее наказала жизнь за глупую гордыню и непонимание, за холод в сердце и чрезмерную самоуверенность.

Вот и теперь льет за окном затяжной дождик. В палатах сумрачно и тихо. Как в памяти, что неохотно просыпается в голове в такую погоду. Но стоит кому-то из баб заговорить, другие к ней потянутся. Вместе оно веселее любую непогодь пережить.

И только расположились бабы по углам, медсестра вошла в палату.

— Девчата! По местам! Лекарства пора принимать! — предложила больным.

Две бабы, завидев ее, мигом полезли под койки. Вот только задницы из-под них торчат. Медсестра поспешила набрать лекарства в шприцы. Сделала укол одной, та не почувствовала. А вторая разоралась на всю больницу:

— Сука, Светка! Даже пузо насквозь проколола. У меня уже пупок отваливается от твоей иглы. Жопу в решето пробила! Сволочь! — Схватила подушку, хотела запустить в медсестру, та вовремя пригнулась, подушка попала в больную. Та с кулаками наготове вскочила. Но Светлана позвала санитарку, знала — та мигом успокоит всех.

— В чем дело? Ирина! Ты с чего взъелась на Ленку? У нее и так голова пустая. Ничего не выколотишь! Оставь ее! Лучше выпей таблетки и пойдем с тобой пол мыть в коридоре. Завтра воскресенье, ко всем гости приедут. Ну-ка приведите себя в порядок, чтоб как светские дамы встретили родню. Пусть засохнут от зависти все, кто увидит вас! Ведь вы у меня настоящие королевы! Гляньте, какие розовые щеки, глаза ярче звезд. А талии, а ножки, а походка! Мужики у ваших ног снопами валяться будут. Оно и понятно, где еще такую красу сыскать?

Медсестра кулаком готова рот заткнуть, чтоб не расхохотаться в открытую. Умеет Любаня…

— Люб, а я с какой стороны красивше, спереду или сзаду? — подошла к санитарке старая Матрена.

— Тебе вообще тужить нечего! Пампушка, не баба! В сиськах банду хахалей спрятать сможешь от лягавых, и ни одна собака не отыщет. Уж молчу о других прелестях, но первое место по красоте в нашей больнице, конечно, за тобой.

— А я как же? — подала голос Варька, самая худая и блеклая из баб психушки.

— Молчи, шизофреничка! Глянув на тебя, мухи без дихлофоса дохнут!

— А от тебя даже у собаки сторожа хронический понос!

— Девчата, прекратите ругаться! А то завтра отменим свидание с родней! — пригрозила санитарка.

Но куда там! Варька швырнула в Мотьку тапку. Попала! Та, коротко рявкнув, ухватилась за тумбочку. Она оказалась привинченной к полу. Сорвать не удалось, да и бабы налетели сворой. За руки, за ноги схватили так, что не пошевелиться. А Мотька, вот паскуда, подол задрала и, заголив срамное, воняет и крутит всем бесстыдно, еще и подпевает гнусные частушки, от каких даже дур воротит.

— Мотька, угомонись! Не то уведу в холодную палату и поставлю в угол, еще и по заднице надаю! — грозит санитарка.

— А я через стенку пройду. Не поймаешь! — высунула язык Мотька и стала колотиться в стену головой.

Ее оттащили, привязали к койке.

— Научи сквозь стенку проходить! Ведь у тебя получается, а у меня — нет! — просила кого-то невидимого и тянула к нему руки: — Я тоже так хочу!

Покапризничав, Мотька после укола уснула, а Варька, забыв, за что на нее обижалась, разговорилась с Ленкой:

— Сама ты дура и рахитка, картавая хварья! Я вовсе не припадочная. Если хочешь знать, инкассатором проработала двадцать лет. Туда психов не берут. Ни знакомство, ни родство не помогут. Вот так-то оно!

— Как же в дурдоме оказалась?

— Из-за крутых! Чтоб они, козлы, через уши просирались, сволочи! Последнюю выручку из универмага забрали мы с напарницей. А дело зимой, вокруг темно и холодно. Пошли к машине, а они из-за двери хлоп меня по голове чем-то тяжелым. И враз все закувыркалось, загудело, засвистело, закружилось. Я мордой в напарницу. Та не видела, как мне саданули, и подумала, что я к бандюгам переметнулась, оттолкнула, в лоб шоковой дубинкой. А может, и не поняла, что это я. Мне от того не легче. До сих пор не знаю, кто мне мозги повредил, пробил корку и какую-то перегородку порвал, сосуд проткнул. А восстановить не получилось. Два года по всем хирургам возили. В каких только клиниках не лежала. А толку ни хрена. Восьмой год тут маюсь. Дети уже совсем большие стали. Дочка замуж вышла. Сын в армии последний год служит. Все ждали, что поправлюсь, да не получается никак. Уж лучше б наповал уложили бандюги, чем вот так окалечили.