Михаил Любимов - Гуляния с Чеширским Котом

Плохих англичан резко перевешивало количество хороших: они выбивали сверхприбыли в Англии и колониях, они расстреляли Бакинских комиссаров, они направляли и вдохновляли интервенцию, они увязли в заговорах против советской власти, Уинстон Черчилль хотел задушить Октябрьскую революцию в колыбели, а Керзон направлял паскудные ноты, пока английские пролетарии не закричали в один голос: «Руки прочь от Советской России!»

Во время войны англичан поругивали за затяжку второго фронта, а после речи Черчилля в Фултоне, формально ознаменовавшей начало холодной войны, они превратились в исчадие ада.

Несмотря на все, англичане мне нравились, особенно после того, как один папин коллега — полковник СМЕРШа, задумчиво глядя на мой юный лик, промолвил: «У него узкое лицо, как у лорда». Тогда я впервые заметил некоторую удлиненность своей физиономии и подолгу рассматривал себя в зеркало, представляя себя английским лордом.

Еще нравилась мне песенка о Джоне Грее («Денег у Джона хватит, Джон Грей за всё заплатит…»), и очень хотелось вместе с ним в таверну, где ждала «крошка Мэри». А Вертинский, певший о том, как хорошо с приятелем вдвоем сидеть и пить просто шотландский виски?

Во время войны мама нашла мне учительницу, и я начал учить немецкий, мечтая проникнуть в германский штаб и взорвать Гитлера, но затем актуальность немецкого исчезла, зато худой, как скелет, дядя Сэм в цилиндре и свиноподобный Джон Буль в котелке строили такие козни, что Родине требовались защитники со знанием английского.

Английский язык полюбился мне сразу: он давался мне гораздо легче, чем немецкий; возможно, в подсознании засела крылатая фраза отцовского коллеги о счастливой удлинённости физиономии.

В восьмом классе я начал задумываться о своем будущем: точные науки меня не прельщали, зато я писал нестандартные сочинения по литературе, вставляя свои и чужие стихи, учительница читала их вслух всему классу и видела во мне нового пролетарского писателя вроде Максима Горького.

Но писательство казалось мне занятием унизительным и недостойным высокого ума, хотелось не кропать нечто на бумаге, а участвовать в процессах мирового масштаба.

В Самаре, тогда Куйбышеве, у нас в классе учился мальчик, папа которого служил в нашем посольстве (естественно, в те сверхконспиративные времена никто точно не знал, где и кем, но все считали, что в Англии). В то время сам факт пребывания за границей придавал личности неповторимое величие, словно невидимый знак светился на лбу, и однажды, когда высокопоставленный папа прибыл в отпуск и осчастливил своим визитом родительское собрание, мы специально бегали на него посмотреть: темные, гладкие волосы, зачесанные наверх, роговые очки, хороший костюм. «Дипломат» — пояснили нам взрослые.

Дипломат из Англии! Этот магнетически загадочный папа стал путеводной звездой для куйбышевского школьника, он озарил ближайшую цель — Московский государственный институт международных отношений, где ковали дипломатов. Тогда я считал, что все дипломаты похожи на академиков, из которых фонтаном бьет эрудиция, я не знал, что дипломату совсем не обязательно много читать и быть образованным — гораздо важнее держать нос по ветру и ловить каждое слово начальства, более того, «слишком умные» обычно плохо кончают. К несчастью, я прочитал «Талейрана» академика Тарле и решил, что великий дипломат (кстати, и крупный взяточник) может стать образцом для подражания.

Следовало срочно заполнить зияющие пустоты в образовании. Самоусовершенствованием я занялся основательно: все прочитанное аккуратно конспектировал в толстые тетрадки, особенно остроты, которыми собирался блистать на дипломатических балах, между мазуркой и коктейлем.

Сначала я детально проработал трехтомную «Историю дипломатии», затем «Дипломатию» английского дипломата Гарольда Никольсона, затем для солидности начал штудировать Шекспира, все пьесы — от первой до последней. Чтобы не забыть ху из ху в остроумных беседах с иностранными лидерами, давал характеристики всем действующим лицам («Гамлет, принц датский, мучается сомнениями, убивать или не убивать дядю-короля, влившего яд в ухо своему брату»). Выписывал идиомы Шекспира, вроде «делать зверя с двумя спинами» (это означало акт любви) или «направлять большой палец» (оскорблять, «делать фигу»).

Прошелся по всему Байрону, но очень устал от «Каина» и «Манфреда», впился в Диккенса и долго грыз, пока не надоели его жулики и сентиментальное сострадание писателя к обездоленным.

У Осипа Мандельштама:

Финал разрывал сердце: «И клетчатые панталоны, рыдая, обнимает дочь!»

Свиста в английском языке я, правда, не обнаружил, но постепенно сформировал образ англичанина: цилиндр или котелок, трость с набалдашником, неизменный зонт, с которым удобно бродить по Пикадилли, постукивая наконечником по асфальту, костюм в полоску, клубный галстук, выбритость до синевы, изящная худоба (даже кости потрескивают при ходьбе!), спортивная подтянутость, прямая бриаровая трубка, зажатая в волевых челюстях, кожаное честерфилдское кресло у старинного камина со сверчком, где рядом целый набор таинственных медных инструментов, включая каминные щипцы, поддувало и кочергу для размешивания угольев…

Таких англичан блистательно играли в советском театре, несколько раз я смотрел «Школу злословия» Шеридана, где Яншин и Андровская очень мило изображали патриархальную английскую жизнь, и конечно, «Идеального мужа» Оскара Уайльда, разоблачавшего высший свет. Массальский и Кторов поражали своими безупречными манерами, легкой речью, небрежной походкой; однажды я засек их на Твербуле, пошел за ними, но они отнюдь не по-джентльменски заскочили в захудалую закусочную и рванули там по граненому стаканчику водки (правда, не закусили, как истинные лорды!).

Моей настольной книгой стал роман Джеймса Олдриджа «Дипломат». Полюбился не главный герой, который, как положено, разочаровался в эксплуататорской Англии и уверовал в социализм, мне импонировал его антипод — консерватор и реакционер до мозга костей лорд Эссекс, гнуснейший из гнуснейших, — вот ужас-то!

Несмотря на эту душевную червоточину, меня приняли в МГИМО и, вопреки желанию изучать Англию, бросили на Соединенные Штаты — главного врага. К счастью, основным (и самым полезным!) предметом оставался английский язык, его мы долбали ежедневно, причем на лучших образцах английской литературы: Шарлотта Бронте с душераздирающей историей соблазнения бедной гувернантки лордом Рочестером [3] Шарлотта и сейчас иногда является мне в сладких снах! Мечтаю посетить городишко Хейуорт в Йоркшире, говорят, что по его старинным улицам бродят привидения всех трех сестёр Бронте, а их брат Брэнвелл грустно смотрит на них, забившись с кружкой пива в угол паба. , Уильям Теккерей, в «Ярмарке тщеславия» показавший миру хищную леди Шарп и прогнивший свет, Джон Голсуорси, который добротно и чуть занудно поведал историю буржуазной семьи Форсайт. В современность пускали с оглядкой: газета британских коммунистов «Дейли уоркер» надежно хранилась в спецфонде МГИМО, куда требовалось оформить допуск с рекомендацией преподавателя. После смерти Сталина двери чуть-чуть приоткрыли, правда, я уже специализировался по США и писал курсовые ужастики по поводу американского империализма и соответствующего мерзкого образа жизни.