Феликс Кузнецов - «Тихий Дон»: судьба и правда великого романа

Появление статьи «Творцы чистой литературы» в «Большевистской смене» (Ростов-на-Дону) совпало с выступлением против Шолохова в журнале «Настоящее» (Новосибирск).

Этот журнал — орган сибирского Пролеткульта — опубликовал статью против Горького, характеризуя его как «изворотливого, маскирующегося врага», который «всё чаще и чаще становится рупором и прикрытием для всей реакционной части советской литературы», защищает «всю советскую пильняковщину». Как пример «пильняковщины» журнал привел Шолохова, роман которого «Тихий Дон», так же как и повесть Пильняка «Красное дерево», опубликовало берлинское издательство «Петрополис». В статье «Почему Шолохов понравился белогвардейцам?» журнал «Настоящее» задавал вопрос: «Задание какого же класса выполнил, затушевывая классовую борьбу в дореволюционной деревне, пролетарский писатель Шолохов?

Ответ на этот вопрос должен быть дан со всей четкостью и определенностью. Имея самые лучшие субъективные намерения, Шолохов объективно выполнил задание кулака. <...>

В результате вещь Шолохова стала приемлемой даже для белогвардейцев» 80.

3 октября 1929 года Шолохов посылает секретарю РАПП’а А. Фадееву письмо:

«У меня этот год весьма урожайный: не успел весной избавиться от обвинения в плагиате, еще не отгремели рулады той сплетни, а на носу уж другая ... Тебе известна статья Прокофьева в “Больш[евистской] смене”, по поводу этой статьи я и нахожусь в Ростове. Со всей решительностью заявляю, что обвинения, выдвинутые против меня Прокофьевым — ложь, причем заведомая ложь. Я приехал, чтобы через отдел печати Крайкома и СКАПП вызвать комиссию для расследования этих “фактов” и глубочайше убежден в том, что это расследование переломает Прокофьеву ноги. <...> Теперь вот что: после окончания этой муры я подал в Вёшенскую ячейку заявление о вступлении в партию. Говорил по этому поводу со своим сек[ретарем] окружкома, тот говорит, что мы спросим у фракции РАПП’а. Вам придется написать на сей счет окружкому.

Решил: ежели еще какой-нибудь гад поднимет против меня кампанию, да вот с этаким гнусным привкусом, объявить в печати, так и так, мол, выкладывайте все и всё, что имеете; два м-ца вам срока. Подожду два м-ца, а потом начну работать. А то ведь так: только ты за перо, а “нечистый” тут как тут, пытает: “А ты не белый офицер? А не старуха за тебя писала романишко? А кулаку помогаешь? А в правый уклон веруешь?”

В результате даже из такого тонко воспитанного человека как я, можно сделать матерщинника и невежду, да еще меланхолию навесить ему на шею...

Ну, будь здоров, друг. Завидую тебе, ведь ни одно ослиное копыто тебя не лягнуло.

М. Шолохов» 81.

Эти же настроения, но в еще более острой форме, звучат и в письме Шолохова Левицкой — уже из Вёшенской — от 14 октября 1929 г.:

«Молчание мое объясняется моим отсутствием. Был в Каменской (вторично), оттуда поехал в Ростов и вот только вернулся. На меня свалилось очередное “несчастье”. Не знаю, наслышаны ли Вы об этом, или нет, но мне хочется рассказать Вам. Один литературный подлец (это мягко выражаясь), сотрудник краевой комсом[ольской] газеты “Большев[истская] Смена”, летом был в Вешках, собрал сплетни, связав с моим именем, и после пильняковского дела выступил в газете с сенсационными разоблачениями по моему адресу... Из-за этого бросил работу, поехал в Ростов. Да, я сейчас послал письмо в редакцию, где категорически опровергаю эти вымышленные факты, но редакция не печатала письмо 2 недели до моего приезда. Меня автор этой гнусной статьи обвинял в пособничестве кулакам, и в уплате налога за тестя, б[ывшего] атамана, и еще черт знает в чем. Я потребовал расследования этого дела. Правота на моей стороне! Но в данный момент важно не это: меня сознательно и грязно оклеветали в печати, мне не дали высказаться и разъяснить читателю сущность этого дела... Евгения Григорьевна! С меня хватит! Мало того, что весной мне приклеивали ярлык вора, теперь без моего желания и ведома меня хотят перебросить в чужой лагерь, меня паруют с Пильняком и печатают заведомо ложные вещи. Да ведь всему же есть предел! Откуда у меня могут быть гарантии, что через неделю, с таким же правом и с такой же ответственностью, не появится еще одна статья, которая будет утверждать, что я б[ывший] каратель или еще что-либо в этом духе? И мне снова придется надолго бросать работу и ехать, бегать по учреждениям, редакциям; доказывать, что я подлинно не верблюд. Скрепя сердце я берусь за перо, но о какой же работе может идти речь? Со дня на день ждут товарища из Ростова (члену Крайкома Макарьеву, скапповцу (члену Северо-Кавказской Ассоциации пролетарских писателей. — Ф. К. ), поручили расследовать эту чертовщину), его все нет, а грязный ком пухнет, как и тогда весной, а сплетня гуляет по краю и, может быть, проникла уже в Москву.

Вы не думайте, что я жалуюсь, нет, мне хочется рассказать Вам про обстановку, в какой мне велено дописывать 3 книгу. Я зол, чтобы жаловаться и искать утешения. Да и с какого пятерика я должен быть мягким? Мало на меня вылили помой, да еще столько ли выльют? Ого! Давайте бросим про это. У меня так накипело и такие ядреные слова просятся с губ, что лучше уж замолчать мне» 82.

Когда Шолохов писал эти гневные письма Фадееву и Левицкой, он еще не знал о публикации в журнале «Настоящее». Он узнал о ней только в январе 1930 года, когда в «Литературной газете» 25 декабря 1929 года было рассказано о Постановлении ЦК ВКП(б) в защиту Горького и сообщалось, что редактор журнала Курс снят с работы. 5 января 1930 года Шолохов обратился с просьбой к Левицкой: «...В последней “Лит. газете”, в статье о “Настоящем” и Горьком есть упоминание вскользь о статье, кажется, в 8—9 № “Настоящего” под заглавием: “Почему Шолохов понравился белогвардейцам?” Будьте добреньки — если нельзя прислать мне эти номера “Настоящего”, перепечатайте статью и пришлите. Очень интересно, чем же я “понравился” белым в освещении левых сибиряков» 83.

Судя по всему, находясь в Вёшенской, Шолохов не знал и другого: насколько кардинально изменился взгляд на его «Тихий Дон» в Москве — в среде «левых», в центральном руководстве Российской Ассоциации пролетарских писателей, в коммунистическую фракцию которой он собирался обращаться за поддержкой для вступления в ВКП(б).

Наивно было предполагать, как это было летом 1928 года после публикации первых двух книг «Тихого Дона», что Фадеев, Авербах с Киршоном и Джек Алтаузен с Марком Колосовым приедут к нему на Дон в гости. «Веселья» не будет.

Шолохову не было известно, что в те самые дни, когда он искал правды в Каменской и Ростове-на-Дону по поводу клеветнической статьи Н. Прокофьева, проходило еще одно судилище над ним, куда более грозное и тяжелое по последствиям, — шло оно на очередном Пленуме РАПП’а в Москве.