Феликс Кузнецов - «Тихий Дон»: судьба и правда великого романа

Эти бесхитростные, но точные и правдивые воспоминания, передающие атмосферу семьи и как бы изнутри, глазами самого близкого человека воссоздающие личность Шолохова, свидетельствуют, насколько далеки от истины измышления о Шолохове. Стал бы человек, присвоивший то, что не принадлежит ему, с таким мужеством нести свой крест, упорно добиваясь публикации правды о казачьем восстании, обороняясь от опасных для жизни обвинений в сочувствии белогвардейцам и кулакам! Стал бы десятилетиями таить от властей то, что он в действительности думает о них и о жизни, до конца дней своих за семью печатями держать свое «нутро»?

О том, что на самом деле думал Шолохов о жизни, как он ее понимал, нельзя судить ни по его письмам, ни по его публицистике, где было много чисто внешнего, условного, отвечающего тем правилам игры, без соблюдения которых человек в тех обстоятельствах просто не мог бы выжить. Эти правила соблюдали все — от Фадеева до Пастернака.

О внутреннем состоянии писателя, трагическом настрое его души можно судить по эпизоду, рассказанному в воспоминаниях «Нечиновный казак» А. Н. Давлятшиным, — бывшим редактором газеты в Вёшенской, который в пятидесятые годы часто бывал в доме М. А. Шолохова:

«Во время одного из застолий <...> он как-то без выраженного повода, негромко и не совсем внятно произнес выражение “вёшенский узник” применительно к себе. Думаю, что многие из гостей не услышали его, а слышавшие не придали значения. Но меня его слова словно током поразили. И с тех пор я не могу забыть позы Шолохова, с которой он произнес слова, по моему глубокому убеждению, непроизвольно выразившие глубокую драму» 109.

Дочь М. А. Шолохова, Светлана Михайловна, не полностью согласна с Давлятшиным:

— От отсутствия гостей Шолохов не страдал. Хотя в душе, духовно был очень одинок, — так прокомментировала она воспоминания Давлятшина в письме ко мне.

При всем своем внутреннем одиночестве Шолохов до конца своей жизни оставался убежденным коммунистом по своим взглядам и идеалам. Одна из загадок «Тихого Дона» — в том, что при всем жесточайшем своем трагизме этот роман остается глубоко оптимистичным и при всей беспощадности его критической направленности, ни в коей мере не был антисоветским произведением.

Боль Шолохова связана отнюдь не с тем, что он к концу жизни разочаровался в идеалах коммунизма. Он разочаровался в тех коммунистах, которые стояли у власти, — это они, на его взгляд, «сами же не захотят» коммунизма и уготовят нам такое «светлое будущее», в котором не захочется жить.

Но при всем своем неприятии подобных коммунистов Шолохов в еще большей степени не принимал антикоммунизма и антисоветизма. Будучи убежденным государственником и патриотом, он не принял диссидентства потому, что видел в нем угрозу национальным интересам страны.

В силу этого фигура Шолохова, особенно после его выступлений против Синявского и Даниэля и против Солженицына, в 60-е годы стала остро конфликтной, вызвала резко противоречивые оценки, вплоть до категорического неприятия некоторыми не только политической позиции, но самой личности писателя (выступления Л. К. Чуковской и др.). Шолохов вновь оказался в самом эпицентре политической борьбы. Политическая страсть 60-х годов отбросила тень и на роман «Тихий Дон», явившись причиной переоценки романа некоторыми кругами интеллигенции, в основном — западнической ориентации, и гальванизации спора об авторстве «Тихого Дона».

История рассудит, на чьей стороне была правда в этом конфликте между Шолоховым, отстаивавшим национально-государственнический комплекс идей, и его оппонентами, защищавшими либеральные, западнические ценности.

К концу жизни Шолохов отстаивал национально-государственную идею открыто и последовательно, расходясь в этом вопросе с руководством коммунистической партии брежневских времен.

В 1978 году Шолохов направил в ЦК КПСС письмо о судьбе русской культуры, о ее спасении и защите, которое было положено под сукно. Это письмо, как и последняя беседа с сыном — своего рода завещание писателя, приоткрывающее завесу над его внутренним миром. В письме в ЦК Шолохов ставил вопрос о стремлении недругов «опорочить русский народ», когда «не только пропагандируется идея духовного вырождения нации, но и усиливаются попытки создать для этого благоприятные условия». Шолохов писал о «протаскивании через кино, телевидение и печать антирусских идей, порочащих нашу историю и культуру», о том, что «многие темы, посвященные нашему национальному прошлому, остаются запретными», что «продолжается уничтожение русских архитектурных памятников». Писал о необходимости утверждения «исторической роли» отечественной культуры «в создании, укреплении и развитии русского государства» 110.

В этом документе, вызвавшем глубокое раздражение и неприятие со стороны властей, Шолохов предстает как убежденный патриот России и государственник. Собственно, таким он и был на всем протяжении своей жизни.

Всю жизнь продолжалась эта тяжба Шолохова с ЦК, — и в 20-е, и в 30-е, и в послевоенные годы, и при Хрущеве и Брежневе. Глубоко символично, что — по словам А. Калинина — перед смертью, почти в беспамятстве, Шолохов задавал недоуменно вопрос: «А где же мой ЦК? Где мой ЦК??» 111. Что хотел сказать Шолохов «своему ЦК», мы никогда не узнаем. Но можем предположить, эти слова были бы горькими.

Об умонастроении М. А. Шолохова, в котором он уходил из жизни, мы узнали из его бесед с сыном, записанных им вскоре после смерти отца и названных «Разговор с отцом». Эти беседы помогают глубже понять и тайну «Тихого Дона».

Шолохов говорил с сыном о вечных ценностях человеческой жизни: «Веры у людей никто и никогда отнять не сможет. Без веры человек не человек. Отними у него веру в Бога, он станет верить в царя, в закон, в вождя. <...> Высокой только должна эта вера быть. Возвышающей. Плохо, страшно, когда предмет веры мельчится. Мелкая вера — мелкий человечек. А высшие духовные ценности можно и в культ возводить. По мне, так и нужно. До́лжно» 112.

Самой высокой духовной ценностью для писателя было чувство любви к родине и ее народу, имеющему полное право на счастье. Но он не мог принять тех жестоких путей, которые были навязаны народу в борьбе за его счастье. Он не принимал стремление «выпрыгнуть» из истории, форсировать естественное течение исторического процесса по принципу «цель оправдывает средства».

Хрущевская постановка вопроса о культе личности Сталина Шолохову представлялась наивной:

«А что же еще у нас могло после революции получиться? — говорил он сыну. — Вот, скажем: “Вся власть Советам”. А кого в Советы? Кто конкретно и над кем должен властвовать? <...> Думаешь, кто-то знал ответ? “Советы рабочих, крестьянских и солдатских депутатов” — вот и все. Но это, милый мой, на плакатах хорошо. На стенку вешать да на митинги таскать. А ты с этим в хутор приди, к живым людям. Рабочие там, понятно, не водились. Крестьяне? Крестьяне — пожалуйста, сколько хочешь, все — крестьяне. Кто же будет от них депутатом? Если их самих спросить? Да уж, конечно, не дед Щукарь. И не Макар с Разметновым, которые и семьи-то собственной сложить не могут, в собственных куренях порядка не наведут. И в хозяйстве они ни черта не смыслят, потому как и не имели его никогда. Казаки им так и скажут: вы, мол, братцы, двум свиньям жрать не разделите, потому что больше одной у вас сроду и не бывало, какие же вы для нас советчики? А яковов лукичей да титков — нельзя. Советы и создавались, чтобы их как класс... Вот и оказались самыми подходящими — “солдатские”. Кто с оружием в руках завоевал эту власть, тому и властвовать <...> И вот расселись эти герои революции по руководящим креслам. И в первую же минуту у каждого из них в голове: а что же делать-то? Знаний-то фактически никаких. Только и оставили войны умение одно — получать приказы да отдавать» 113.