Генрих Френкель - Брамштендте - Йозеф Геббельс (Ростов-на Дону, 2000)

Но события продолжали развиваться еще более драматически, принося немцам новые политические дивиденды. 26 апреля Советское правительство предприняло новый шаг. В ноте, врученной польскому послу в СССР министром иностранных дел Молотовым, выражалось суровое осуждение польской стороны за действия, предпринятые одновременно с немцами, выразившиеся в просьбе к Красному Кресту о проведении расследования «за спиной Советского правительства» и в осуществлении в связи с этим кампании в прессе. Поскольку Польское правительство «опустилось до того, что вступило на путь соглашения с гитлеровским правительством и заняло враждебную позицию по отношению к Советскому Союзу, Советское правительство «приняло решение прервать отношения с Польским правительством».

Британские и американские правящие круги были встревожены возникновением опасных противоречий между союзниками. Действия польского правительства подверглись критике в американской и особенно в британской прессе. Лондонская «Таймс» в номере от 28 алреля осудила поляков за содействие Геббельсу б его триумфе, а американская «Нью-Йорк тайме» выразила сожаление по поводу того, что и поляки, и русские «угодили в ловушку, расставленную нацистами».

Статья осуждала поляков за то, что они подняли этот вопрос, а русских — за резкий разрыв отношений.

Геббельс имел все основания праздновать успех и поздравлял сам себя с тем, что ему удалось устроить разрыв отношений между двумя союзными правительствами. «Все вражеские газеты и радиостанции заявляют в один голос, что разрыв отношений — стопроцентная победа германской пропаганды и моя лично, — записал он без ложной скромности, польщенный своим достижением. — Все комментаторы восхищаются необыкновенным умом, с которым мы превратили «катынский инцидент» в принципиальный политический спор. В Лондоне сокрушаются по поводу этого успеха немецкой пропаганды. Внезапно обнажились все рифы, разделяющие союзников, о существовании которых многие не догадывались. Все говорят, что это — полная победа Геббельса!»

Чтобы не сделать неверный шаг и не испортить столь значительный успех, министр пропаганды отдал строгий приказ всем своим службам ни в коем случае не показывать общественности, «как мы довольны случившимся. Хотя разрыв между Москвой и польским правительством в изгнании является крупным успехом германской пропаганды, было бы неразумным обнаруживать свою радость по этому поводу».

27 апреля 1943 года, делая очередную запись в дневнике, Геббельс признался себе, что среди населения оккупированной Польши немецкая версия «катынского инцидента» не имела успеха: «Здесь наша пропаганда явно провалилась, и руководители польского Сопротивления сумели в конце концов повернуть все это дело против нас, хотя оно глубоко задело поляков, воспринявших его как национальное унижение». Геббельс почувствовал, что в лице пропагандистов польского движения Сопротивления столкнулся с сильным противником.

Геббельс почти не преувеличивал, похваляясь, что «достигнут полный триумф немецкой пропаганды» и что «такого успеха не было еще за всю войну». Он с усмешкой отмечал также, что сумел вызвать подозрение всех участников конфликта в том, что германская сторона раздувает «дело о Катыни» с целью добиться сепаратного мира с англичанами или с Советским Союзом. Он с сожалением сказал сам себе, что не имел такого намерения, хотя такая возможность оказалась бы отнюдь не лишней.

Если посмотреть на все дело с позиций нашего времени, то можно видеть, что успех Геббельса, хотя и был существенным, все же имел ограниченное значение. Результатом его искусной пропаганды стал разрыв отношений между польским правительством в Лондоне и Советским Союзом, которые так и не были восстановлены; но связи между британским и советским правительствами не были нарушены, и горячие надежды Геббельса посеять между ними рознь оказались тщетными. Тактика Геббельса, рассчитанная на ослабление вражеской коалиции путем нагнетания страха перед русскими, хотя и имела успех в отношении польского правительства, но не поколебала союз его главных противников. Подобные исторические уроки не забываются, и союзники больше не дали Геббельсу возможности повторить его успех. Имеются основания полагать, что несчастные польские офицеры расстались с жизнью не позднее весны 1940 года, когда находились в плену у русских; но это не было установлено с полной уверенностью, и западные державы не стали придавать этому делу слишком большого значения в годы войны. Многие так и остались во мнении, что вся эта история — дело рук германской пропаганды. Видимое безразличие западных держав объяснялось отчасти желанием их правительств сохранить союз с Россией, а также сознанием того, в каких гигантских масштабах идет истребление людей в немецких концентрационных лагерях.

Геббельс же до конца сохранял уверенность в том, что Англия может расстаться со своим советским партнером. Он даже говорил своим приближенным о том, что стремительное продвижение русских войск на Запад дает гибнущему рейху шанс на спасение, потому что может заставить Англию изменить свою позицию в пользу Германии. По свидетельству Вернера Штефана (подчиненного Геббельса), Геббельс уже в 1945 году уверял своих близких сотрудников, что настанет день, когда «они там, в Англии, забудут о своей пропаганде, о своих пактах, обо всей этой чепухе просто потому, что будут вынуждены действовать согласно своим реальным интересам». «В решающие моменты истории, — говорил министр, — подобные прозрения наступают мгновенно! Так часто бывает в жизни народов».

Но надежды Геббельса-пропагандиста оказались тщетными; здесь он явно взял верх над Геббельсом-реалистом. Он недооценил глубокое отвращение, которое испытывали к Гитлеру и к нему самому по ту сторону Ла-Манша, и не учел твердой решимости правительства Черчилля окончить войну ниспровержением нацистского режима.

Здесь невольно приходит на память изречение «Каждому — свое!», которое нацисты водружали в виде лозунга над воротами концлагерей, имея в виду, что они всегда будут «господами» и что их никогда не постигнет участь, на которую они обрекали представителей «низших рас».

Пример Геббельса показывает, что история не любит предсказателей, самоуверенно выступающих от ее имени, и сама назначает «каждому — свое!»

В последние годы войны и существования Третьего рейха Геббельс усиленно проводил «политику утешения», разработанную им после Сталинграда и допускавшую признание некоторых неприятных фактов и ситуаций, но при непременном выявлении других, благоприятных событий, которые, конечно, уравновешивали неприятности, а то и вовсе лишали их значения.