Николай Свешников - Воспоминания пропащего человека

Умасленный и ублаженный сладкими речами букиниста, не знаешь, как с ним быть; наконец, вспомнишь, что нужны тебе такие да такие-то книги и предлагаешь ему сменяться. Букинист радостно встрепенулся и, поспешно вкладывая кипу в свой мешок, божится и клянется, заверяя честью, что не дальше как к вечеру он доставит требуемые книги. Но проходит вечер, а букиниста нет. Проходит следующий день, а букиниста нет, неделя, месяц проходит, — а он все не является, даже по сей день, словно взял да в воду канул.

Апраксин двор имеет не только свои книжные лавки, но даже свою литературу (конечно, апраксинскую, или серобумажную), своих издателей и, наконец, своих примерных и непримерных писателей — рабочих, между последними нередко попадаются даже люди с истинным дарованием. Процесс изготовления книжек, или творчества апраксинского литературного мира, до того своеобразен и любопытен, что мы решимся познакомить с ним читателей «Петербургского листка» [383] «Петербургский листок» (1864–1917) — популярная петербургская низовая газета. .

Прежде всего мы заметим, что каждый апраксинский издатель имеет свою специальность, один, например, издает книжки научные, другой — азбуки, третий — песенник и сказки — вообще так называются апраксинцами народные книжки.

Выходит в свет какая-нибудь замечательная книга, идет хорошо и раскупается быстро; успех ее соблазняет какого-нибудь апраксинца, и он выпускает в свет не контрафакцию (он знает, что за это можно поплатиться), а что-то вроде того. Так, например, вслед за изданием «Песни Беранже» в переводе Вас. Курочкина появились «Песни Беранже в переводе Вас. Курочкина и др.», в том же самом формате и вообще сходное донельзя, по внешности издания, с первыми.

Задумав сделать издание, книгопродавец при первой же встрече с каким-либо из своих сотрудников приглашает последнего пить чай в один из апраксинских трактиров и здесь после приличного угощения начинает вести речь издалека; прямо он никогда не приступит к делу, потому именно, что думает этим маневром обойти своего сотрудника.

— Вот, — замечает как бы мимоходом патрон, — хорошо идет книга-то!

— Да, конечно! — подтверждает сотрудник, смекающий тотчас же, к чему клонится этот разговор.

— Хорошо бы что-нибудь в этом роде составить.

— Что же? Можно!

— Ну, работай! (Издатель и сотрудники между собою постоянно на «ты».) Главное дело-то в заглавии, а текст можно выбрать что-нибудь, это все равно; одним словом, понимаешь, чтобы было дешево и сердито.

— Хорошо.

— Ну а о цене столкуемся после, когда рукопись готова будет. Ты этак листов на семь сделай.

Нередко вслед за тем оба собеседника, в особенности если сотрудник — человек наторелый в апраксинской литературе, т. е. чуждый убеждения, что литература не есть искусство сшивать и кроить книжки и брошюры из чужих трудов, — отправляются в лавку Петерина. Забрав здесь нужные материны, апраксинский литератор расстается с издателем и принимается за работу. Он кроит, шьет и, если это специалист в подобного рода делах, то в два, много в три дня книга готова, и спустя несколько дней процензирована [384] … процензирована. — То есть прошла цензуру . Дело другое, если сотрудник — человек передовой и даровитый, работающий для апраксинца только по необходимости, по нужде, а таких очень много; тогда он принимается за работу серьезно, трудится два, три месяца, прежде чем окончит труд; но вот, наконец, рукопись, как и в первом случае, окончена и одобрена цензурою; молодой человек, считая по самой ничтожной полистной оплате, надеется получить семьдесят или восемьдесят рублей серебром.

По получении рукописи, прямо из цензурного комитета, он отправляется к своему патрону, и вот снова они в заветном трактире за чаем.

— Ну, — замечает патрон как бы шутя, — я ведь имею право и не взять рукописи.

— Но ведь она заказана!

— Так-то так, да вот пришел в такое время, что денег нет. Бог весть, когда и печатать ее придется, [на]званий десять начато.

— Да ведь разве же моя вина, что у вас нет денег?

— Ну, а сколько?

— Да определите сами, — отвечает оторопевший сотрудник.

— Нет, уж ты скажи, только смотри не дорого.

— Ну, шестьдесят рублей! — говорит сотрудник, сбавляя, мысленно, с предназначенной им цены рублей двадцать.

— Ну, нет, — покажите лучше кому-нибудь другому!

Сотрудник не знает другого издателя и потому спешит сказать:

— Да к чему же это? Теперь рукопись готова. Сколь же по-вашему?

— Сколько? Двадцать рублей. И то пятнадцать теперь, а пять рублей после.

Как бы то ни было, а волею-неволею сотрудник отдает рукопись за такую цену, немного дешевле которой стоит ее переписать! И горе ему, если он погрязнет в этого рода литературе, если он не выкарабкается из нее и отдастся ей всецело; рано или поздно он сделается рабочим и, как бы ни был даровит, утратит все задатки своего дарования.

Мы были очень недавно свидетелями подобной сделки, и за рукопись, которая по своим достоинствам могла бы занять место в любом журнале и, считая по самой дешевой цене, дала бы рублей 200, было заплачено 20 рублей. Впрочем, надо заметить, что этого рода случаи редки и большая часть подобных произведений вполне заслуживает названия апраксинской литературы.