Николай Рыбалкин - Воспоминания

Николай Рыбалкин

Воспоминания

Под бомбами, или Как это было в Сталинграде.

1. Тревога

Тот выходной, совпавший с воскресеньем, мы с Шуркой еще накануне уговорились провести на Волге, куда давно уже собирались, но все никак не могли выбраться. Последний раз мы там были в начале мая, в большую воду. Взяли на прокатной станции у старика лодочника легкую двухпарку, переправились, изрядно поработав веслами, на левую сторону и долго путешествовали там по одной тихой, извилистой протоке. После душного и шумного завода, к которому мы еще не очень привыкли, это спокойное скольжение по упругой под веслами воде, под свисающими над тобой вербами и тополями, этот лес, по-весеннему зазеленевший и отражавшийся в реке, - все это тогда доставило нам столько тайной радости, что мы потом все намеревались эту вылазку повторить. Но двенадцатичасовые рабочие смены, особенно ночные, так выматывали силы, что свободного времени часто хватало только на то, чтобы отоспаться, а приходилось же еще попеременно с матерью что-то делать и по дому, и отстаивать изрядное время в очередях за продуктами.

К Волге у меня была давняя привязанность. В пору раннего детства, еще до того, как отец с матерью после долгих скитаний по чужим углам приобрели свою хатенку на северо-западной окраине города, еще в мои предшкольные годы, мы квартировали у одного из родственников, доводившегося мне прадедом, в его небольшой избе на самом берегу Волги, и простиравшаяся под обрывом огромнейшая река стала в моей жизни первой увиденной мною картиной большого мира открывшегося за порогом дома. С тех пор поблескивающие волжские плесы, катера и лодки, опрокинутые кверху килем на берегу или покачивающиеся на воде у причалов, проплывающие мимо празднично-белые пароходы и трудолюбивые буксиры, тянувшие на канатах огромные баржи, - все это пробуждало вол мне то особое, теплое чувство, какое возникает от встречи с чем-то уже давно занимающим место в твоей душе.

Все это было и на этот раз: и сверкавшая на солнце водная гладь, и белые пароходы, и легкая двухпарная лодка, которую нам дал все тот же знакомый старик, и желтый песок острова - все это было, но все было уже не то. Этот день с самого начала был помечен тревогой и предчувствием беды.

Утром, когда Шурка по заведенному обыкновению, выпустив из подловки своих голубей, поднял их в лет и мы, задрав головы, наблюдали, как они уходя все выше кругами, достигают уже высоты парящих в небе аэростатов воздушного заграждения, над поселком вдруг возник нарастающий треск моторов, затем над нами, стремительно преследуя удиравшего за Волгу нашего "кукурузника" и строча в него из пулеметов, пронеслись два немецких истребителя. "Кукурузник" едва не сшибая крыши, метнулся к заводу, нырнул меж дымящих заводских труб и скрылся за кромкой прибрежного леса на левой сторону. А преследовавшие его истребители с черными крестами над заводом круто развернулись, взмыли вверх и, возвращаясь, дали несколько огненных трасс по аэростатам, отчего два ближайших к нас серебристых баллона вспыхнули как два гигантских факела. Сделав еще несколько виражей вокруг растянувшихся в линию аэростатов и выпустив еще несколько пулеметных очередей, самолеты скрылись за окраиной поселка. Только огонь какое-то время полыхал в небе. На шум моторов и пулеметную стрельбу из соседних домов повыскакивали люди. На заводских крышах запоздало взревели сирены воздушной тревоги.

- А что случилось? - спросил вышедший на крыльцо Иван Андреевич, Шуркин отец, которого налет застал, когда он, собираясь на работу, как раз брился, на висках его и подбородке виднелись следы мыльной пены.

-Да аэростаты вон... "мессершмитты" расстреляли, - ответил Шурка таким тоном, будто ничего особенного не произошло, хотя я видел, что этот неожиданный налет взбудоражил его не меньше, чем меня.

Это был, конечно, не первый налет. В последнее время в городе уже часто объявляли тревогу. Недавно фашисты бомбили южную часть города, сбросили несколько бомб и на наш поселок Но так близко врага мы еще никогда не видели. А главное, было ужасно досадно за весь этот нелепый спектакль с аэростатами. Целый год их изо дня вдень каждый вечер поднимали в небо и каждое утро опускали. Было не очень понятно, как эти баллоны защитят город от вражеской авиации, но кто-то решил, что защитят, и никто уже потом о их целесообразности не думал, к ним просто привыкли и принимали как некий неотъемлемый атрибут войны. И вот теперь оказалось, что надежды, которые на них возлагали, были совершенно напрасны. Первые же немецкие самолеты, случившиеся поблизости, уничтожили их буквально за пару минут.

Что это, опять просчет, неудача руководства? А не слишком ли много у нас этих неудач? И почему это бесконечное отступление на фронте? Моя мать неизбежно тут же вспомнила про отца. Где он? Писем от него мы не получали уже около трех месяцев. В последнем откуда-то из-под Харькова он писал, что их переформировали и теперь отправляют на передовую. Но за это время наши войска и Харьков оставили, и Воронеж, и Ростов. По последним сводкам бои шли в большой излучине Дона, совсем уже близко от нас. А после сегодняшнего визита "мессершмиттов" у меня возникло такое ощущение, что фронт не только близко, а где-то уже прямо навис над нами. И это ощущение не проходило теперь и тут, на Волге, более того, оно усиливалось, находя себе пищу в новых приметах близости врага. Вот перед нам, едва мы отплыли от мостков, прошел большой теплоход, и мы, качаясь на волнах, увидели вдруг на его верхней палубе нечто новое - два нацеленных в небо зенитных пулемета, сразу напомнивших, какая опасность подстерегает проходящие здесь сегодня суда. Недавно немцы несколько выше по Волге разбомбили пассажирский пароход с эвакуированными детьми. И теперь, провожая взглядом теплоход, я невольно посмотрел на небо: поручиться, что эти воздушные пираты вот сейчас снова не появятся здесь с бомбами, я бы не рискнул.

Мы выгребли здесь с Шуркой на середину реки. Мимо нас стремительно пронеслась яхта. Потом обогнал катер, перевозивший горожан на остров. Пассажиров на катере было немного. Какая-то девчонка в белом платьице и такой же светлой шляпке что-то крикнула нам и потом долго махала загорелой рукой. Чудачка какая-то, подумал я о девчонке. Но когда мы вышли на тихую воду у острова и, отдыхая, подняли весла, я опять увидел эту юную особу в белом. Она сбежала по песку к самой воде и, подняв руку, крикнула:

-Мальчишки! Коляджамбу!

-Да это же Юлейка! - узнал я наконец нашу одноклассницу, дочку одной нашей же учительницы. Это она, Юля, называла меня так - Кляджамбу, именем одного африканского мальчишки из учебника немецкого языка. Из-за смуглости физиономии меня часто прозывали то негром, то индусом, то еще каким-нибудь темнокожим.