Николай Рыбалкин - Воспоминания

-Ложись! - крикнул мне возчик и сам бросился на землю. Впереди на трамвайной линии взметнулись фонтаны земли и обломки шпал. Я снова припал к асфальту.

Переждав минуту, мужик вскочил, пересек шоссе и нырнул в водопроводный колодец у дороги, который он, по-видимому, заметил еще раньше. В последний момент, обернувшись, он повелительно махнул мне рукой:

- Давай сюда!

Я перебежал к нему и тоже нырнул в черный проем. В гудящем небе опять свистят бомбы. Не попав ногой на скобу в стене, я сорвался и, обдираясь о железные края колодца, падаю на плечи возчика. Над головой, покрывая рев моторов и отчаянную пальбу зениток, раздается оглушительный треск. Колодец сотрясается и дрожит. Я сваливаюсь с плеч мужика на проложенные на дне трубы. Сверху сыплется земля, дыхание перехватывает острый запах серы.

-Ну, пропала гнедуха! - прошептал мужик. - Хана животине!

Взрывы обрушивались один за другим. Колодец трясло и качало из стороны в сторону. Из-за пыли и газа было трудно дышать. В ушах тонко и назойливо звенело.

Небо гудело. Одну партию бомбовозов сменяла другая. Бомбы сериями падали то на завод, то на Нижнем поселке, потом густо загрохотали на Верхнем.

Наконец я уловил момент, когда взрывы смолкли, только зенитки еще хлопали вслед летавшим самолетам и слышался какой-то шум и треск.

Мы с мужиком вылезли из своего укрытия. В воздухе вокруг висела пыль и гарь. На "Баррикадах" над крышами цехов в двух местах подымались клубы густого дыма. Невдалеке на Красном пылали двухэтажные старинные дома с мансардами, вокруг которых метались люди. Огненные вихри с шумом вырывались из окон, дверей, свирепствовали над крышами. С треском рушилась кровля. Никогда не думал, что кирпичные дома могут гореть так жарко.

Асфальт, где я падал, спасаясь от первых бомб, был разворочен огромной воронкой. Хлебная повозка вместе с разбитой фанерной кибиткой валялась на трамвайных рельсах. А лошадь, в обрывках сбруи, лежала у дороги в луже крови.

-Мать честная! - всплеснул возчик руками и пошел к лошади, которая вдруг дернулась и, загребая землю, начала судорожно сучить ногами.

Я пустился в свою сторону: меня терзала тревога за сестренку и мать.

Напротив "баррикадских" ворот, как и над самим заводом, тоже клубился черный дым. Горел гараж грузовых автомобилей. Несколько человек в рабочих спецовках, окружив один из грузовиков, пытались выкатить его из крайней, еще не охваченной пламенем секции.

Дымило и на Верхнем поселке, и дальше, на Тракторном.

Вместе с высыпавшими из заводских проходных рабочими, обегая воронки, я поднимаюсь на Верхний. На пустыре перед деревянными двухэтажками возле развороченного взрывом бомбоубежища толпится кучка мужчин и женщин. Кого-то выносят из траншеи на руках и кладут у выхода на землю. На перекрестке у домкультуровского сада возле поверженного тополя лежит еще кто-то. Поравнявшись, я вижу прильнувшую к земле женщину в белом, у которой на месте головы что-то вроде чаши, наполненной розовато-серой студенистой массой. Серые, студенистые комки вразброс лежали и чуть поодаль. Взглянув на эту окровавленную чашу с ее содержимым, прохожие поспешно бежали дальше. Я тоже поскорее ныряю в пролом в заборе сада.

Скользнув еще в один пролом напротив нашей школы, я был уже почти у цели, как вдруг опять слышу стрельбу зениток, гул в небе и сразу же вой падающих бомб. Успел еще заметить сточную канаву у асфальта но тут раздался страшный треск, жесткая волна швырнула меня в водосток, вокруг посыпались камни. Грохают еще взрывы. Слева над школой вздымается огромный столб пыли, но это я вижу лишь краем глаза, все мое внимание на здании по соседству, где находится Ланкин сад. Бомбардировщики, слышу, пошли дальше, гул моторов и взрывы раздаются уже на Северном поселке. Я вскакиваю и перебегаю шоссе.

Перед двухэтажным Домом матери и ребенка, где, кроме детсада, размещались еще ясли и медицинские консультации, зияет огромная воронка, все стекла в окнах выбиты, скульптурное изображение детского хоровода, украшавшее это недавно построенное здание, разбито. По усыпанной стеклом дорожке я подбегаю к ступеням, ведущим в подвал, и среди толпившихся здесь женщин с детьми вдруг вижу выходившую мне навстречу мать с Ланкой на руках. У меня будто камень свалился с души.

-Господи, Колька! - окидывает меня страдающими глазами мать. - Да ты где был-то?

Я взглянул на себя. Весь перепачканный глиной, в разорванной до пояса рубахе, на оголенных ребрах и руках ссадины и кровь.

-Да это в колодце. Об скобу.

-В каком колодце?

-Да там, возле завода. Прятался.

-Шут вас носит, - с болью произносит она. - Пошли скорей! Как там дома-то у нас?

Широко шагая, так что я едва поспевал за ней, она оглядывалась по сторонам и все сокрушенно восклицала:

-Господи, что понаделали, а! Что натворили!

В нашу школу, судя по развалинам, попала явно не одна бомба. На месте прежнего фасада с высокими арочными окнами актового зада теперь торчали обезображенные кирпичные остовы.

Дальше, за разрушенной школой, бушевал огромнейший пожар. Горело сразу десятка полтора деревянных бараков. Сюда были сброшены зажигалки. Барки, крытые толем и залитые поверх смолой, вспыхнули мгновенно, как порох, никто не смог вынести даже самых необходимых вещей. Жившие в бараках люди кучками стояли в стороне. К пожару и близко подступиться было нельзя, его никто не тушил. Неистовый ревущий поток пламени вздымался высоко к небу. Жители ближайших улиц лазили по крышам своих домов и сбрасывали с них летевшие к ним пылающие головни.

Мы стороной обежали охваченные огнем бараки. Ланка, прячась от горячего, обжигающего воздуха уткнулась лицом матери в грудь. Всю дорогу мать с тревогой посматривала вперед, в сторону Сорока домиков, за которыми находилась наша улица. Вблизи дома она облегченно вздохнула и замедлила шаги. Наша окраина была нетронута бомбежкой.

Но завтра налет мог повториться, а у нас не было никакого убежища. Поэтому, зайдя во двор, мы первым делом взяли лопаты и, выбрав место немного в стороне от дома, под акацией, принялись рыть щель.

Немного спустя прибежал Шурка. Он и Юля с Валеркой весь налет переждали в бомбоубежище на Нижнем поселке.

-А из моих никто не приходил? - спросил Шурка.

-Да нет пока, - сказала моя мать. - Отец-то, наверно, на заводе еще, он же там в каком-то отряде. А вот Настенке пора бы приехать. - Шуркина мать все лето работала на оборонительных рубежах и домой приезжала только по воскресеньям. - Да ты не беспокойся, придут они. Пойдемте, я покормлю вас чем-нибудь. Пойдем, Саня.

Съев по куску соленой брынзы с хлебом, мы снова взялись за щель. Шурей сходил к себе домой за лопатой и помогал нам копать. Над поселком уже нависла ночь, но от зарева пожаров на дворе было светло. Когда окоп углубился настолько, что в нем можно было спрятаться, присев на корточки, мы накрыли половину его снятой с петель дверью. От сарая и присыпали сверху землей. Другую половин накрыть было нечем.