Галина Гордиенко - Запах полыни

— Нет, не нужна, — холодно произнес Колыванов. — Я вообще-то к Векшегонову заехал, да не застал, а сюда так… сунулся случайно. Просто… непорядок, когда человека нет на рабочем месте.

Лидия Павловна сочувственно улыбнулась. Колыванов повернул к выходу. Оглянулся на крошечную комнату и раздраженно пробормотал:

— Странная должность — офис-менеджер!..

Никита восторженно наблюдал, как на обычной деревянной дощечке — чуть больше маминой ладони! — появляются маки. Всего три цветка в старой керамической кружке, самой простой, без рисунка и даже без полоски у края — такие похожие друг на друга и такие разные.

Первый — пышный, только-только расцвел. Нежные лепестки как языки пламени: алые, тонкие, шелковистые, почти прозрачные, у самого основания — черные.

Второй мак — привядший. Два лепестка уронил, оставшиеся три — вот-вот потеряет. Они уже не упругие, а вяловатые, обвисшие, жалкие.

Третий — еще не раскрылся. Плотная красная коробочка вместо цветка, робкое обещание близкого чуда…

Мамина кисточка порхала в воздухе, выплетая простенький узор салфетки под тяжелой кружкой Никита точно такие на рынке видел, старушки продавали. Готовые салфетки лежали перед покупателями, а новые они прямо на рынке вязали, крючки так и мелькали в морщинистых руках.

Вот на мамину салфетку легла желтоватая тень от кружки… Вот появился опавший лепесток, он почти коричневый, сморщенный, умирающий… Вот — второй, этот еще не потерял красок, светится алым, как живой огонек…

Никита судорожно сглотнул и спросил почему-то шепотом:

— Ты правда хочешь это отдать?

— Правда. — Сауле рассеянно улыбнулась. — Тебе нравится?

— Ага. Пусть бы на кухне висела.

— Я для нас тоже нарисую, — легко пообещала Сауле.

— Таких маков уже не получится. — Никита расстроенно шмыгнул носом. — У тебя все рисунки разные.

— Разве это плохо? — Сауле небрежно махнула кистью, брызги полетели ей в лицо.

Никита невольно рассмеялся — теперь и у мамы веснушки, не только у него. Правда, у нее — разноцветные, а возле нижней губы — синяя полоска, кисточкой мазнула.

— Не плохо, — согласился Никита.

Он бросил взгляд на подоконник, там сохла другая доска: букет мелких полевых ромашек в мутном граненом стакане. Вздохнул судорожно — с ними тоже придется расстаться — и угрюмо пробормотал:

— Я, наверное, жадный, ма. Я б лучше что другое отдал, не твои картинки.

— Но это же… пустяки! Я всего-то вечер и потратила, в следующий раз быстрее нарисую. — Сауле осторожно тронула пальцем чистую поверхность третьей доски и озабоченно пробормотала: — Мне бы только к фактуре привыкнуть. Фанера — не бумага, акварель капризно ложится…

— Привыкнешь, — успокоил Никита. — Ты здорово рисуешь… лучше всех! Только… может, не будем отдавать?

Сауле поставила кисточку в стакан. Притянула мальчика к себе. Сунула нос в жесткий ежик на затылке — волосы у Никиты почему-то всегда пахли яблоками — и серьезно сказала:

— Китеныш, я просто хочу немного подзаработать, понимаешь? Может, я… диван тебе куплю? Новый, мягкий, цвета топленого молока! Я такой сегодня в магазине видела, мечта — не диван.

— Не нужен он мне, — проворчал сын, — у меня кровать есть. И скрипит не сильно, почти новая, значит.

— Тогда… мы с тобой летом куда-нибудь съездим! В Крым, а? Китеныш, хочешь к морю, я никогда не видела моря, как и ты…

Против моря Никита возражать не стал. Потерся головой о мамину щеку и горестно сказал:

— Но ты же и так работаешь! Зачем маки продавать?

Сауле посадила сына на колени. Заглянула ему в глаза и с виноватым смешком пояснила:

— Понимаешь, я вдруг поняла, что и от работы можно получать удовольствие. Не ходить в офис, как на каторгу, а… — Сауле беспомощно махнула рукой и взволнованно прошептала: — Если б я могла зарабатывать на жизнь именно рисованием!..

Никита не нашел что ответить. Сдвинул брови, размышляя, и громко засопел. Сауле неуверенно сказала:

— Мне, кажется, повезло, Кит. Я и себе помогу, и старикам. Ведь им на пенсию еще труднее прожить, чем нам на мою зарплату.

Никита сердито фыркнул: почему мама должна помогать каким-то старикам? Еще вчера она их не знала, а сегодня готова отдать маки, зачем?

Но мама тепло дышала ему в макушку, и Никита молчал. Страдающе смотрел на маки, ему все равно было жаль с ними расставаться, что бы мама ни говорила.

Сауле задумчиво продолжила:

— Главное, мне торговать самой не придется, я бы не смогла, точно знаю. А так баба Нина — так старушку зовут, Китеныш! — продаст доски не за десять рублей, а за восемьдесят, наши с тобой — пятьдесят. Прикинь: два рисунка — сто рублей, разве плохо? — и весело воскликнула: — Через неделю я смогу три-четыре доски за вечер расписывать, вот увидишь!

Никита печально рассматривал красные маки — на какой кухне им придется висеть? Кого радовать?

Ромашки ему нравились меньше. Они казались слишком обычными. Вот придет лето, и на любом газоне появятся ромашки, вдоль всех дорог растут и на школьном стадионе их полно, Никита с друзьями там мяч гоняет…

Сауле мечтательно пробормотала:

— Море, оно такое, такое…

— Ты ж его не видела, — сердито буркнул Никита. — Откуда тебе знать — какое оно!

— Почему «не видела»? Вот по телевизору…

— Это не считается!

— И читала…

— Я о Марсе читал, и что?

— Но оно мне снится!

Никита насупился, сны он по-прежнему не помнил.

Сауле рассмеялась. Снова поцеловала сына в колючий ежик и подтвердила:

— Правда снилось! Много-много раз.

— И… как? Какое оно?

— Оно… как степи, Китеныш, правда-правда. Бескрайнее. И все время — разное. На него можно смотреть, смотреть, смотреть… никогда не надоест!

Таня почти бежала, неожиданный звонок Сауле сорвал все планы. Пришлось перенести разговор с подругами, а ведь хотели договориться — в каком именно кафе и когда назначить в этом году встречу с одноклассниками.

Ох уж эта Сауле!

Таня раздраженно засопела: ничего толком не объяснила, что у нее там за мероприятие запланировано? Клялась, что с работой не связано, но с другой стороны… речь идет как раз о работе!

Интересно — она сама-то хоть понимала, что несла? Как это: с работой не связано, но о работе?

Впрочем, что от бессовестной Саулешки ждать? Хорошо, не забыла о сыне и не потащила бедного Китеныша с собой по своим сомнительным делам.

Таня поморщилась: мальчишка и без того последнее время дома практически не бывает. То он с Анной Генриховной, то Сауле его в свой офис затащит, и пацан там до самого позднего вечера мается.

И все из-за собственной лени! Вставала бы как все нормальные люди к семи утра, так и рабочий день заканчивала бы к пяти, не сидела бы в своей клетушке без окон как проклятая.