Сергей Клычков - Стихотворения

В том, что автор «Песен» — подлинный поэт, сомнений не было ни у кого. Даже скептический отзыв А. Блока («не вижу насущного») был предварен словами сдержанного признания («Поется Вам легко…») [4] Блок А. Письмо С. А. Клычкову от 28 февраля 1914 г.//Блок А. Собр. соч. — М.; Л., 1963.— Т. 8.— С. 434. . Лишь годы спустя, уже после того, когда «тихий лирик», по его собственным словам, стал «романистом с планами», думающим критикам приоткрылся глубинный смысл его раннего творчества. В 1925 году филолог П А. Журов, друг юности Клычкова, в исследовании «Лесная тропа (о Сергее Клычкове, поэте и романисте)» дает проницательную образную характеристику ранней лирики поэта: «Тогда Клычков был стихийно и страстно эпичен и мифологичен. Как это часто бывает у молодого поэта, его эпос был полон лирического тона Инстинктивный поэт, мифотворец, слагатель и уже заклинатель слова, Клычков стоял у того источника слова и образа, к которому многие ищут пути и, не одолев всех особенных трудностей его, не находят и отходят ни с чем. Клычков казался тогда чудесным осколком древнего мира, отыскавшимся свидетелем забытого давнего прошлого, неожиданным, прямо-таки непонятным цветком скрывающейся за небом, скрывшейся уже давно отеческой старины. В каком лесном тереме, за какой деревенской печью мог вырасти этот ясновидец мифа?» (ЦГАЛИ). Современный французский исследователь творчества Клычкова и его большой знаток Мишель Никё недавно так резюмировал свои наблюдения: «…ранние стихотворения Клычкова… это не просто песенки на народный лад или „славянская Аркадия“ (Н. Гумилев). Они составляют фундамент клычковского творчества, в них уже даны главные мифологемы будущих романов. Клычков — настоящий поэт-символист, символист от рождения (рождения в лесу…), ибо он ни к какой поэтической школе не принадлежал» [5] Никё М. Обреченный Лель// Клычков С. Стихотворения/Сост. М. Никё. — Paris: YMCA-PRESS, 1985.— С. 8–9. .

Второй сборник Клычкова «Потаенный сад» привел к нему новых читателей и почитателей. Известный критик Вячеслав Полонский писал об этой книге: «Печаль и радость в его поэзии сопутствуют друг другу, как две любящих сестры… Но печаль Клычкова — тонкая, неуловимо нежная, мечтательная. Она не гнетет, не наваливается на плечи непереносимой тяжестью, не пригибает к земле… Клычков кое-чем напоминает Клюева. Но лишь иногда, Клычков более целен. Клюев же несет в душе своей какой-то надлом… А Клычков всегда тих и скромен. Его поэзия целомудренна» [6] Полонский В. [Рецензия]//Новая жизнь. — 1913.— Дек, — С. 199–200. Упомянутый здесь Николай Клюев также высоко оценивал раннюю поэзию Клычкова — его песни он называл «хрустальными», «свежими, как апрельский лес»; в первой половине 1910-х годов между поэтами устанавливаются сердечные дружеские отношения, хотя в то время виделись они не часто.

К Клычкову начинают тянуться и младшие его современники. Восхищенный его лирикой, юный Дмитрий Семёновский (впоследствии известный поэт) писал М. Горькому осенью 1913 года: «Недавно вышла книжка стихов Клычкова „Потаенный сад“, — какая красота! По-моему, Клычков — первый и самый интересный из современных русских стихотворцев» [7] Архив А. М. Горького (ниже сокращенно — АГ). . Очевидно, свой восторг Д. Семёновский выразил и самому автору — это явствует из сохранившегося ответного письма Клычкова от 13 августа 1913 года с его лирической концовкой: «У Вас так хорошо начало письма, что я хочу так закончить свое послание. Есть ли что краше первой любви? Ничего нет слаже, прекраснее и радостнее. Ход и те, ход и те по миру с широко открытыми глазами, мир входит Вам теперь в душу и над Вашей уносящейся, заходящей юностью загораются звезды и всплывает волшебный месяц недолгих очарований. Пойте о них, пока есть голос, пока не набежали тучи, ибо еще большее счастье — песня» [8] Государственный архив Ивановской области (в дальнейшем — ГАИО). Сообщено О. К. Переверзевым, которого сердечно благодарю за все материалы ГАИО, им предоставленные. .

В письмах Клычкова тех лет постоянно встречаются суждения и размышления о поэзии и о творчестве: «Любовь моя, солнышко мое, — милая, прекрасная Муза! И как это Бог ухитрился создать тебя! Море, горы, звезды, и небо, осень и весна — не так чудесны, как Ты — Незримая, Непостижная!» Или: «…что суть творчество? Это послушание, долгое, долгое послушничество, приступление к Вышним, к Сущим вне нашего ока и вне нашей души! Только в этом для меня соль и значение моей беспутной жизни!» (Русская литература. 1971. № 2. С. 152).

После этих возвышенных слов всё яснее начинаешь понимать, что поэзия рождалась у Клычкова «неоскорбляемой частью души» (М. Пришвин). Но нелегкий семейный быт (а жил молодой поэт между 1910 и 1914 годами в основном в родной деревне Дубровки) иногда побуждал его поделиться своими болями и бедами с близкими людьми: «Друг мой, есть ли на белом свете еще такой сквернослов, ругатель, издеватель, как мой батька! Одним словом, Господь с ним! Обидно одно только: он мешает, мешает, зная это, почти умышленно мешает; хотя какое горе: ведь он мешает мне только вирши мои сочинять! Эка невидаль, кто их не сочиняет! Да, может, к добру: меньше испакостишь бумаги! Меньше истерзаешь ушей! Одно слово, может: к добру! Может! Может, даже очень может! Только мне-то, мне-то тяжело, мне-то прискорбно смотреть на свою бедную, милую юность, у которой дорога мимо кабака! Буду ли я теперь когда сам, сам пить это проклятое зелье! Нет, дорогой, не быть мне вольному да сильному! Держит судьбу за замком лютый Змий зеленый! <���…> Да, так иногда не хочется, до зареза не хочется ни на что смотреть, не хочется жить, в этом вечном скандале, вечной ссоре, а душе хочется тишины непостижимой, любви необъемлемой, чистоты и красы райской! Тяжело у меня, друг мой, на душе…» (из письма П. А. Журову конца 1911 года, ЦГАЛИ).

Отчаяние и сомнения посещали Клычкова и позже, даже во времена наступающего литературного признания. Так, в письме Д. Семёновского М. Горькому от 1 февраля 1914 года читаем: «Клычков разочаровался в своих стихах и хочет бросить стихописание. Только если он — истинный, прирожденный поэт, пожалуй, не бросит, несмотря ни на что» (АГ). Этот прогноз Семёновского, разумеется, не мог не оправдаться, хотя несколько месяцев спустя и для самого Клычкова, и для его музы начались серьезные испытания — он был призван в армию и воевал с немцами на передовых позициях.

Окопные годы (когда, по словам поэта, «не раз уже заглядывалась» на него «злая тетка Смерть, чтобы навсегда <���…> уложить спать тяжелым сном в широкой братской могиле» [9] Письмо П. А. Журову от 23 февраля 1917 г. (ЦГАЛИ). Эта обмолвка Клычкова оказалась пророческой — двадцать лет спустя, после расстрела, он был захоронен в одной из таких «братских могил». ) стали началом становления Клычкова-прозаика — его первый роман «Сахарный немец» выйдет в свет в 1925 году… По возвращении же с фронта, совпавшем с Февральской революцией 1917 года, Клычков возобновляет свою поэтическую деятельность.