Андрас Рона-Таш - По следам кочевников. Монголия глазами этнографа

Пришло время распрощаться не только с Монголией и монголами, которых мы искренне полюбили, но, и друг с другом. Моя командировка продолжается, я еду в Пекин, а Кёхалми и Кара возвращаются в Венгрию. Поздно ночью находим мы наконец слова, подытоживающие все впечатления. Не помню, кто из нас их высказал:

— Теперь-то мы хоть знаем, какие еще не решенные исследователями проблемы ждут нашего пристального внимания в будущем.

Но мы тут же отбрасываем эту мысль: слишком еще далеко до ее осуществления. Одно несомненно: мертвые буквы и абстрактные научные законы наполнились живым содержанием. Теперь, читая о всаднике пасущем скот в степи, мы увидим лицо одного из своих друзей, мчащегося вскачь нам навстречу по необозримым просторам. Вот всадник спешивается, входит в юрту и приглашает нас к своему очагу, знакомя с семьей. Улан-Батор перестал быть для нас пунсоном на географической карте. Мы видим перед собой площадь имени Сухэ-Батора, Музыкально-драматический театр, вершину Богдо-Улы и фабричные трубы внизу. Сон бежит наших глаз. Еще раз повторяем взаимные поручения, просим передать приветы знакомым, письма семье. Но вот забит последний гвоздь в последний ящик — а ящиков с собранным материалом набралось достаточно, — и мы укладываемся спать.

На следующее утро целый караван машин провожает нас на аэродром. Последние рукопожатия, и я поднимаюсь в пекинский самолет, вылетающий на несколько минут раньше иркутского.

Мгновение — и наш самолет летит над облаками. Постепенно скрывается характерная для Монголии панорама четко очерченных безлесных, но зеленых гор. Летим над Гоби. Пустыня далеко не однообразна. Глубокие овраги, обрывы, барханы и дюны нарушают монотонность беспредельных песков. Кое-где среди дюн упорно борется за свое существование клочок степной травы. В целом ландшафт похож на лунный, но в пустыне есть жизнь. Вот появляется маленький караван верблюдов, у родника зеленеет пятно оазиса. Внезапно возникает несколько юрт или мазанок, а вокруг них — так кажется сверху — ничего живого, лишь желтое море песка. Самолет медленно идет на посадку. Мы все еще в Монголии. Только несколько минут отдыхает самолет, набираясь сил перед самой длинной и трудной частью пути. Аэропорт расположен далеко от населенного пункта, и только через несколько месяцев мне удастся поближе познакомиться с этим возникшим в пустыне городом.

Аэропорт кажется островом, затерянным в песках пустыни; насколько хватает глаз, кругом ничего, кроме бесконечных песчаных гребней и долин. Впереди пробегают худые верблюды; шерсть на них свалялась, ребра выпирают, горбы болтаются, как пустые мешки.

Потоки раскаленного воздуха кидают самолет из стороны в сторону. Боязливые пассажиры привязываются ремнями, китаянка-стюардесса разносит леденцы. Под нами появляются малейшие озерца, я присматриваюсь внимательнее и вижу, что в них одна тина, лишь по краям блестит немного влаги. Все чаще и чаще показываются овраги, постепенно превращающиеся в сухие русла; они расширяются, извиваются, соединяются друг с другом, И вдруг на дне сухого русла заблестела вода! Вокруг крохотные китайские поля и сады. Под нами Китай. Сначала только прямые ровные линии свидетельствуют о громадном человеческом труде — это каналы и водохранилища; затем показываются узенькие ленточки зелени. По ту сторону Гоби расстилаются необъятные пастбища, а здесь люди борются за каждую пядь земли. Ландшафт совсем преобразился; человек накладывает свою печать на землю. Даже отсюда, сверху, видно различие, тысячелетиями создававшееся между кочевым и оседлым укладом жизни. Сама природа тут иная. Раньше я полагал, что прелесть виденных мною на картинах китайских пейзажей — плод изобретательности художника, его манеры видеть и изображать природу, наконец, техники живописи. Китайский пейзаж я рассматривал как произведение определенного художественного стиля, а не как изображение действительности. Но уже, глядя вниз с высоты самолета, я убедился, что сама природа, ее пастельные краски и переходы от света к тени, мягкие и изысканные очертания холмов и растительность создают то настроение, которое и запечатлевают китайские живописцы на своих картинах.