Кирсти Эконен - Творец, субъект, женщина: Стратегии женского письма в русском символизме

См., напр., изложенные в книге DeKoven «Rich and Strange» типичные для романтизма черты модернизма. См. также книгу: Европейский символизм 2006.

Отличие западноевропейского и соловьевско-символистского дискурсов в области пола показано, например, в статье Е. Берштейна «„Psychopathia sexualis“ в России начала века: политика и жанр» (Btrshtein 1999).

Об истории женского движения см.: Edmondson 1984, Стайте 2002 / Stites 1978; особенно о ситуации конца XIX — начала XX века см.: Юкина 2007.

Э. Шоуолтер (Showalter 1992, особенно главы 1 и 9) противопоставляет культурные типы декадентского эстета и новой женщины как гендерную оппозиционную пару модернизма. А. Ардис в книге «New Women, New Novels» (Ardis 1990) утверждает, что не столько массовая культура, сколько женский тип противостоит «высокому» модернизму. Проблема соотношения «новой женщины» и разделения культур на высокую и низкую затрагивается также в сборнике статей «The New Woman and the Aesthetic Opening» (2004, 2), особенно во вступительной статье Э. Витт-Братгстрем (Witt-Brattsrum). С этим связана гипотеза о том, что на возникновение модернизма влияли изменения в отношениях к сексуальности и борьба за власть между полами (Rojola 1989, 105–106).

См. вступительную статью сборника: The New Woman in Fiction and in Fact, 2001, 1–38.

См., например, исследование Э. Витт-Братстрем (Witt-Brattstrnm 1997), в котором выявляется значение философии Ницше для конструирования авторства шведоязычной финской поэтессы Эдит Сёдергран (Edith Södergran). См. также работу К. Линден (Lindén 2002, 153–165) о значении философии Ницше для формулировки феминистских взглядов Эллен Кей (1849–1926).

См., например: Felski 1995, 146–147; Ardis 1990; The New Woman and the Aesthetic Opening 2004.

Обсуждение новой женщины как социального типа и как культурной репрезентации в России в 1860-е годы см.: Rosenholm 1999, 209–323. Т. Никольская (Nikolskaya 1987 и Никольская 1991) описывает новый женский тип в России, обсуждая ее литературные репрезентации в начале XX века. В статье «Русское ницшеанство и женский роман начала XX века» А. Грачева рассматривает романы «Ключи счастья» А. Вербицкой и «Гнев Диониса» Е. Нагродской в свете «массового» ницшеанства (Грачева 1993). Кое-что о соотношении новой женщины с женщинами символизма можно почерпнуть из статьи О. Матич «Dialectics of Cultural Return: Zinaida Gippius’ Personal Myth» (Matich 1992, 60–61). Однако генеалогия новой женщины в русской культуре пока не изучена в достаточной степени.

О значении Чернышевского для Гиппиус и Мережковского см. также в гл. 5.

К вопросу о категории новой женщины и гендерной философии Гиппиус я вернусь в следующей главе, где обсуждаю жизнетворчество Гиппиус и значение категории «новых людей» для ее творчества.

Ср. рецензию А. Блока (Блок 1962) на роман Рашильд, где показано, как сложно критику оценивать произведение, которое было популярно среди «дам» и которое нельзя было квалифицировать как «бульварное».

Имеется в виду образ, который анализируется, например, в книге: Hilmes 1990. Выделяемые К. Хилмес женские образы в творчестве таких авторов, как, например, Уайльд, Гейне, Малларме, были широко представлены и в русской культуре.

Д. Бургин (Бургин 2004, 99) обращает внимание на то, что в «Людях лунного света» В. Розанова половые вопросы рассматриваются в свете христианской метафизики.

Своеобразием дискурсивных практик русского символизма, вытекающим из разных культурных контекстов развития символизма, объясняется то, что исследования по западноевропейским репрезентациям женщин эпохи fin de siècle лишь отчасти подходят к разбору материала русской культуры той же эпохи. Это видно, например, в книге Б. Дикстра «Idols of Perversity: Fantasies of Feminine Evil in Fin-de-Siècle Culture» (Dijkstra 1986).

На эту тему см. статью И. Савкиной «Образ Богоматери и проблема женского в русской женской поэзии XX века» (Савкина 1995).

Как показывает Olga Matich (Матич 2004), образы Саломеи и Клеопатры взаимосвязаны с конструкцией авторства у Блока. Она считает, что «Blok’s veiled woman represents the sphere of language that opened for him a symbolic window into poetry. The erotic body — which is beyond castration — and writing become one» (Matich 2006, 161).

О теме зеркальности в русском символизме см.: Минц и Обатнин 1988, Vinogradova 2002, 154.

Зеркало как средство конструирования субъектности (или идентичности) встречается в различных теориях. В теории Лакана зеркало является основной метафорой в процессе конструирования субъектности. Тема отражения появляется также в известной книге Э. Саида «Ориентализм», где Восток интерпретируется как зеркало, помогающее конструированию идентичности западных культур (Said 1985, 3). На основе изучения русской литературы Барбара Хельдт утверждает, что в «исключительно мужской традиции» русской литературы персонажи служат целям мужского самоопределения писателей (Heldt 1987, 1–2).

Клинг (Клинг 2005, 179–180) рассматривает также роль М. К. Морозовой в конструировании авторства Андрея Белого.

См.: Rich 1978 и 1980, Daly 1978, а также: Cameron 1996, 160.

О популярности мифа о Нарциссе в культуре fin de siècle см., например: Lyytikninen 1997. О символике воды ем., например: Dijkstra 1986.

Раздвоенность и нарциссизм творческого субъекта являются важными темами в данном обсуждении. К тому же, как утверждает Р. Фельски, фемининность в этом диалектическом процессе имеет значение идеальной целостности:

Femininity thus came to stand for a prelapsarian condition, a time before the fall into self-consciousness and into subject-object relations with nature.

Femininity continues to function as a signifier for the wholeness and self-contained completeness that modern man no longer possesses.

Мысли Фельски особенно интересны при сравнении с размышлениями Андрея Белого, который видел кризис современного ему мира в раздробленности (см., например, его статью «Обломки миров»).

В поэзии Соловьева, например, вечноженственное представлено как безымянная, темная, мистическая и потусторонняя сила.

Раздвоенность и бинарность являются нередко характеристикой символистской поэзии. О теме раздвоенности в поэзии Иванова пишет, например, Ханзен-Лёве (Ханзен-Лёве 2003, 60).

Фемининность подсознания можно обнаружить также в самопонимании русской интеллигенции и в ее восприятии России и особенно русского народа как хаотической и инстинктивной силы. Бердяев утверждал, что «бог Аполлон, бог мужественной формы, не сходил в дионисическую Россию» (цит. по тексту М. Безродного, воспроизведенному в работе: Баркер 2003, 18). См. также статьи Блока и Иванова о народе и интеллигенции и сопоставление революционной России с бабой у З. Гиппиус и Н. Бердяева.