Кирсти Эконен - Творец, субъект, женщина: Стратегии женского письма в русском символизме

Последние сонеты цикла«Пролог», «Ожидание» и «Ей» связаны друг с другом сюжетно, в них содержится также «развязка» всего цикла, так как здесь сосредоточиваются главные темы произведения. По моему утверждению, сонеты «Пролог», «Ожидание» и «Ей» подводят итоги металирическому повествованию на тему женской позиции в философско-эстетическом дискурсе модернизма.

В сонете «Пролог» лирическая героиня идет одна в «скучавший лес», в котором

Гуляя в лесу, она подходит к реке, где воображает любимую:

В воде лирический субъект видит собственное отражение [279] Подобная ситуация (две женщины — самоотражение) возникает в стихах, где лирический субъект, смотря в темное окно ночью, видит не внешний мир, а самого себя на плоскости окна, напоминающей зеркало (ср.: «Я через стекло гляжу на тьму и свет» — Вилькина 1906, 32). . В последних сонетах Вилькиной подчеркиваются свойственные всему циклу темы саморефлексии и зеркальности.

Из леса лирический субъект еще раз переходит в другое пространство. В последнем сонете «Ей» героиня находится в комнате-темнице, в «пламенном аду». Это оказывается пространством наибольшей чувственности, телесности и страстности. Тут «мой сад», амбивалентное в своей закрытости и «культурности» место, превратился в «мой ад», в тюремное в своей чувствительности и фемининности пространство. Подчеркнуто фемининная характеристика обстановки усиливается еще появлением другой женщины — «ее», подобной, сестры, которая, по-видимому, совпадает с тем женским образом (саморефлексией), которую лирическая героиня увидела у реки и приезд которой она ждет. В последнем сонете эти две женщины падают вместе «под жгучими волнами» («отрадно нам под знойным вихрем — пасть» — Вилькина 1906, 66) и отдаются стихийности. В падении двух женщин можно различить образ «femmes damne», модернистской падшей женщины. Безмолвное падение двух женщин можно, безусловно, интерпретировать также в духе Ю. Кристевой как регрессию в сферу семиотического. Падение в долингвистический, фемининный и чувственный «ад» является точкой завершения «путешествия» лирической героини, перемещавшейся до этого из одного пространства в другое. (К этой теме я вернусь ниже в данной главе.)

Оценивая движение лирического субъекта в целом, можно заключить, что переход из одного пространства в другое имеет много значений. Цикл сонетов пользуется конвенциональными значениями различных пространств, но отказывается от строгого противопоставления. В сонетах не представлено противопоставление вертикального пространства неба и земли, идеального и реального. Образ дома, который соединяет друг с другом культуру и природу, отвергается лирическим субъектом Вилькиной. Можно было бы предположить, что вместо дома таким связующим пространством станет сад, но подобное ожидание не оправдывается. По крайней мере, движение лирического субъекта приводит его в лес, а оттуда — в дом, который напоминает ад. На первый взгляд такой конец передвижения лирической героини, ищущей субъектную позицию в дискурсивном пространстве модернизма, представляется тупиком. Но мое исследование ниже (см. конец главы) показывает, что перемещение лирического субъекта может быть рассмотрено в другом контексте и тем самым приобрести иное значение.

Сопоставление движения лирического субъекта в пространстве с поиском субъектной и творческой позиции в эстетическом дискурсе раннего модернизма поднимает вопрос о том, может ли лирический субъект, отказавшийся от языка и слов, занимать позицию творческого субъекта. Ответ на этот вопрос можно, по моему утверждению, найти, рассматривая лирический субъект сонетов Вилькиной во временном ракурсе женской литературы.

В данном разделе я рассматриваю конструкцию женской творческой субъектности в сонетах «Моего сада» Л. Вилькиной как одно из звеньев во временной цепи истории женского письма. Вилькина создает генеалогию женского письма с аллюзиями на творчество Каролины Павловой. По моему мнению, Вилькина не только пользуется романтическими тропами Павловой в конструкции авторской стратегии, но и развивает их дальше. В поэтическом творчестве Вилькиной обнаруживаются попытки конструкции женской субъектности в согласии с идеями, свойственными феминистскому мышлению начала XX века. К тому же, как я покажу в конце главы, в цикле сонетов Вилькиной замечаются аналогии с идеями современной нам континентальной феминистской философии, особенно с Л. Иригарэ. От традиции К. Павловой до Л. Иригарэ формируется единая генеалогия женского письма, в которой одной из важных тем было женское творчество и творческий субъект.

Полузабытая, но хорошо известная в середине XIX века писательница Каролина Павлова(1807–1893) была заново «открыта» в период раннего модернизма. Именно символисты «открыли» ее творчество [280] В. Брюсов сыграл значительную роль в литературном воскрешении Павловой в начале XX века. Уже в 1903 году он опубликовал обширную статью о биографии поэта. Подготовленный им двухтомник «Собрание сочинений» Павловой вышел в 1915 году. См. также ст.: Гиндин С. Неосуществленный план: замысел Брюсова // Вопросы литературы. 1970. № 9. С. 191–194. О значении Павловой для В. Брюсова, М. Цветаевой и С. Парноком.: Hasty 2002, 192–202. , и можно предположить, что ее произведения были знакомы Вилькиной.

Судя по совпадениям, для Вилькиной была особенно важна «Двойная жизнь» (1848) К. Павловой, в которой — подобно «Моему саду» — поднимается проблема женского творчества и женского авторства. Сравнение главных персонажей «Двойной жизни» Каролины Павловой и «Моего сада» позволяет утверждать, что «Двойная жизнь» формирует единый подтекст сонетов Вилькиной. Темы женского творчества и (его) двойственности особенно тесно сближают имена Каролины Павловой и Людмилы Вилькиной (тема слов и безмолвия также встречается у обоих авторов).

Сходство Павловой и Вилькиной не ограничивается сферой творчества, их жизненные пути имеют нечто общее: обе поэтессы были хозяйками салонов и переводчицами. Обеих поэтесс на долгое время «полузабыли» как литературная публика, так и литературоведение. Обе они жили и умерли за границей. Можно полагать, что Вилькина, ознакомившись с биографией и творчеством Павловой, нашла в ней близкую для себя историческую фигуру. Можно также предположить, что она порой идентифицировала себя с Павловой. Особенно близким ей мог быть павловский образ «немого поэта», так как Вилькина воспринимала себя как не реализовавшую до конца свой талант (Тырышкина 2000, 145) [281] В статье 1903 года Брюсов (Брюсов 1903-б), говоря о «Двойной жизни», упоминает посвящение «немым сестрам души» и «Всем Психеям, лишенным крыльев», указывающее на ту же тему неосуществления поэтического дара или вдохновения. . Несмотря на возможности генетической преемственности, мое рассмотрение их творчества основывается только на типологическом сходстве, которое проявляется на текстуальном уровне. Я исхожу из положения, что образ/творчество Павловой (и особенно главный персонаж Цецилия фон Линденборн из «Двойной жизни») является отражающей плоскостью («зеркалом», см. гл. 4 моей книги), которая функционирует как средство конструирования авторства Вилькиной, предлагая материал для разработки женского лирического субъекта в сонетах «Моего сада».