Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №12 за 1994 год

Ох и мчится бойкий японский мини-бас по улице Панданусов — только теплый воздух бьет в лицо! Уже остался позади торговый центр нашего кампунга, и теперь мы несемся мимо старой стены обширной территории гольф-клуба, где с краю, рядом с домиками обслуги из местных индийцев-христиан, затаилась загадочная могила Св. Петра. Транспортная развязка. Еще одна мечеть, перед которой красуется транспарант: женщины, ходящие в брюках с непокрытой головой, мостят себе дорогу в ад. Еще развязка, а за ней оживленная улица Пуду и по правую ее сторону — самый большой базар Куала-Лумпура, куда я так и не выбрался до самого моего отъезда. Невысокие здания магазинчиков, офисы, бросающиеся в глаза иероглифы вывесок — мимо, мимо, мимо! И вот наконец слева вырастает еще одна, голубая с прозеленью, стена. Это, ограда тюрьмы Пуду, на которой несчастными заключенными намалеваны не то малайзийские джунгли, не то райские кущи, попавшие вроде бы в Книгу рекордов Гиннесса как самая длинная стенная роспись в мире. Тут мне надо преодолеть возможное сопротивление кондуктора (вылезать в этом месте почему-то не положено) и соскочить с автобуса. Дальше предстоит свернуть налево и совершить недолгий марш-бросок до моей конторы по усаженной могучими деревьями тенистой улице Ханг Туаха.

Это надо же — тридцать с липшим лет назад старинная малайская «Повесть о Ханг Туахе» вывела меня в науку, а сейчас вот по улице, носящей имя этого образцового во всех отношениях малайского богатыря, я вышагиваю к штабу современной малайской словесности. В который раз приветствуют меня сотни разноцветных рубашек и прочих одежек, развешанных на балконах четырнадцатиэтажного здания по левую сторону улиц. Такие многоквартирные дома населены в Малайзии небогатыми людьми, и кто-то из малайцев говорил мне, что тут обитает немало «дурных женщин». Ох, китайский, наверное, дом! Тихая квартальная мечеть справа, при ней маленькая столовая, стая прикармливаемых голубей на крыше сарая. Напротив — чисто выбеленная пожарная часть с каланчой и своей собственной крошечной мечетью. Я до сих пор пугаюсь слова «BOMBА», выведенного аршинными буквами над воротами, хотя давно уже знаю, что происходит оно от того же слова, что наша «помпа», и относится здесь к пожарной службе. Справа напоминание о мрачном колониальном прошлом — стадион школы Виктории, а за ним и сама увенчанная уютной башенкой школа, выстроенная в честь серебряного юбилея королевы-долгожительницы. А дальше развороченная реконструируемая Эдинбургская развязка, бесконечные вереницы машин, движущихся по-английски справа налево, и навстречу мне выплывает, наконец, глухой фасад Ди-Би-Пи. На нем огромная фреска — умеренно деформированные человеческие существа иллюстрируют различные формы культурной жизни, немыслимой без овладения малайским языком и литературой.

ДИ-БИ-ПИ

Я не знаю, с чем можно было бы сравнить это уникальное учреждение, которое на целый год взяло на хлеба российского ученого, худо-бедно 30 лет занимавшегося малайской литературой. Здесь его называют иногда полушутя «министерством языка и литературы», и в этом есть свой резон. Ежедневно несколько сотен сотрудников Ди-Би-Пи заруливают на обширный задний двор своего офиса, отмечают на табельных часах у центрального входа свои учетные листки и рассредоточиваются по многочисленным, напичканным всевозможной техникой, стеклянным кабинетам и кабинетикам импозантного семиэтажного здания.

Вы спросите, чем они потом занимаются? Легче сказать, наверное, чего они не делают. В Ди-Би-Пи создается, к примеру, современная малайская терминология, исследуется и проектируется (да-да!) процесс развития малайского языка, определяются его нормы и составляются словари, подготавливаются школьные учебники, издаются всевозможные книги на малайском, организуется торговля собственными изданиями через сеть специальных книжных лавок, переводится литература с иностранных языков на малайский, разрабатывается энциклопедия малайской истории и культуры, выпускаются массовым тиражом шесть журналов, постоянно пополняется библиотека, где собираются все издания, имеющие отношение к малайской литературе и малайскому, а заодно и индонезийскому, языку, который сотню лет назад аттестовался европейскими учеными-пуристами как не лезущий ни в какие ворота малайский язык торговых городов Явы.

На все это тратится, разумеется, уйма денег, но прагматическое малайзийское правительство, где задают тон малайцы, не жалеет средств на Ди-Би-Пи. У всех на памяти не столь уж давние времена, когда решался вопрос — быть или не быть малайскому национальным языком получившей независимость страны, и местные китайцы, а за ними и индийцы добивались того, чтобы в полиэтнической Малайзии статус общего языка был закреплен за высокопрестижным английским, а китайский и тамильский оказались бы уравнены в правах с малайским в качестве местных языков. Отстояв и закрепив в конституции верховные права своего наречия, малайские государственные мужи решительно взяли под опеку дерево родной словесности, и сегодня, подходя к зданию у Эдинбургской развязки, я снова испытываю свою волнующую причастность к штату садовников, которым поручены заботы об этом живом дереве. «Язык — душа нации» — гласит высокопарный девиз Ди-Би-Пи, но ощутить его неподдельность можно только здесь, разделив ежедневные заботы моих малайских коллег.

В отделе литературы меня встречает чириканье компьютеров. Забавная маленькая Камария, чем-то напоминающая мне рязанскую молодку, отрываясь от клавиатуры, забирает у меня мои листочки. «Только не сегодня, господин Парникель, сейчас я перепечатываю материалы к Дням литературы». Этим ежегодным литературным празднеством, которое проводится на сей раз в столице, занят и вальяжный завотделом Аюб Ямин, обсуждающий в своей стеклянной выгородочке с двумя-тремя старшими сотрудниками программу ответственного мероприятия. В него обязательно войдет публичная декламация стихов (меня продрядили уже читать стихи выдающегося местного поэта-суфия Кемалы вместе с их русским переводом), и литературные дискуссии, и научная конференция, и спектакль — это будет малайская версия «Макбета» в постановке театральной труппы из Тренгану.

Остальные коллеги тоже при деле. Трудится над досье текущих публикации малайских писателей радикал Азиз, озабоченный развалом СССР (кто будет уравновешивать теперь прибирающую все к своим рукам Америку?). Разбирает записи недавней фольклорной экспедиции пылкий молодой Мухаммад, заочник Университета точных наук, что на острове Пе-нанг. Мой друг Кемала, отвечающий в отделе за современную литературу, выстукивает заказную статью о какой-то годовщине Конфуция. Священнодействует в своем кабинетике сама миниатюрность — Джамила бинти Хаджи Ахмад, погруженная в составление истории малайской традиционной литературы. А из-за прозрачной перегородки отдельскои экспедиции мне благостно улыбается господин Али, который сейчас будет убеждать меня обратиться в ислам или, по крайней мере, не теряя времени даром, взяться за перевод истории «о русском дервише» — старце Иване Кузьмиче (и дернуло же меня рассказать ему о неоконченной повести Льва Толстого!).