Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №12 за 1994 год

Пора дать отдохнуть ворчуну-кондиционеру — и так уж сколько электричества он сожрал за ночь. Я пробовал на первых порах уснуть без него и никак не мог сомкнуть глаз в парных обволакивающих объятиях экваториальной ночи — земля слегка остывает здесь только перед самым рассветом. Да еще и молчаливые малайские комарики — они и жалят как-то незаметно; а при кондиционере им, неженкам, холодно, тут их дело — табак! Так что ворчун заменяет мне и полог — келамбу, которым еще сравнительно недавно пользовались малайцы.

Разом затихает урчание над головой, я распахиваю створки окна, и спальню невидимым потоком заполняет прогретый уже к девяти часам утра воздух, вездесущее и все набирающее силу тепло, от которого самое время укрыться в купальной комнатке — билик манди, предвкушая предстоящий завтрак — кофе с тропическими плодами.

Положенную мне по моему статусу («писатель-гость» малайзийского Совета по делам языка и литературы) квартиру я снимаю у секретарши моего директора, девицы на выданье, купившей ее в кредит у домостроительной компании, которая застраивает разнотипными пятиэтажками обширную территорию в северо-восточной части Куала-Лумпура. Кроме спальни, в просторную гостиную выходят еще две небольшие комнатки — в угловой я оборудовал кабинет, средняя узенькая комната, между кабинетом и кухней, — терзающий мою совесть излишек жилплощади, даром что в ней помещается кровать да столик у окна. В сущности, квартира рассчитана на семью среднего достатка, помимо «хозяйской спальной», здесь запланированы две спаленки для детей, а гостиная — это, по существу, общая комната, где проходит каждодневная семейная жизнь и красуется семейный божок — цветной телевизор. На телевизор я, разумеется, не разорился, но мой шеф подарил мне на бедность кассетник с радиоприемником, и диктор одной из четырех малайзийских программ вводит меня в курс местных и международных известий.

В моем кабинетике два окошка. Одно, по левую руку от моего стола, выходит в широкий проезжий двор между корпусами, где размечены желтой краской клеточки для разноцветных микролитражек моих соседей — сейчас они пусты, все хозяева разъехались по своим офисам. А в маленьком, любимом окошечке справа — оно приходится на выступ дома и смотрит вдоль фасада — виднеются купы деревьев соседнего квартала — Панданусового кампунга, а за ним в дымке — гряда пологих холмов, очертивших долину реки Келанг. Под этим окошком растет тоненькая, но уже развесистая акация, украшенная желтыми цветами, и ее навещает иногда огромный черный не то шмель, не то жук (недаром по-малайски они обозначаются одним словом — кумбанг). Удостоверившись, что с запада, со стороны Малаккского пролива, не идут тучи, а значит, не будет ливня, полюбовавшись на жука, сиречь шмеля, и на садовника-яванца, старательно подстригающего об эту пору газон под окнами, я примощаюсь наконец возле своего письменного столика, включаю незаменимый напольный вентилятор и принимаюсь за дело.

Дневные занятия

Хоть убей, моя работа напоминает мне труд рыжего Джабеза Уилсона, героя Конан Дойла, заявившегося как-то утром на Бейкер-стрит. Я переписываю, правда, не Британскую энциклопедию, а собственную книгу о литературах Малайского архипелага, да к тому же еще по-малайски. Малайский мой, как нетрудно догадаться, плоховат, хотя я, копаясь в словарях, стараюсь убедить себя в том, что книга моя — единственная в своем роде и малайским специалистам она пойдет на пользу. А двор живет между тем своей неспешной жизнью, и я нет-нет да и покошусь, а то и высунусь в окно.

Щелканье механической травокосилки сменяют негромкие голоса — это появились мусорщики. Они быстро выхватывают разноцветные пластиковые сумки с отходами из возвышающихся у каждого подъезда и блистающих чистотой мусоросборников. Низенький, соразмерный человеческому росту, грузовичок объедет все корпуса и отвезет свою поклажу на край квартала, откуда ее заберет городской мусоровоз. Через сколько-то времени, я знаю, двор огласят зычные возгласы «Берас, берас!» — «Рис, рис!» — и между домами лихо промчится пикап, нагруженный пакетами риса. Деликатно позванивает велосипедный звонок мороженщика, из подъездов то тут, то там показываются детишки с монетками в кулачке и разживаются пластиковыми колбасками, наполненными фруктовым мороженым на любой вкус. И снова тишина, которую изредка нарушает разговор идущих со стройки индонезийских рабочих (они всеми правдами и неправдами стараются попасть в зажиточную Малайзию с перенаселенной Явы) или поющие интонации китайской речи — ведь почти все мои соседи — китайцы, а малайцы, с их тягой к земле, до сих пор предпочитают одноэтажные, выстроенные в сплошной ряд коттеджи с маленьким палисадничком перед входом. Увы, я не понимаю по-китайски, да и сами местные китайцы здесь зачастую не понимают друг друга, поскольку говорят на разных южнокитайских диалектах — южнофуцзянском, гуандунском, хакка... Если изредка, за уборкой или мытьем посуды, я разражаюсь каким-нибудь романсом, мне кажется, будто я пою в вату, ведь слов не поймет в округе ни одна живая душа. Зато меня самого время от времени пробирают звуки пианино из блока Джи-7 — это садится за уроки какая-то девочка-китаянка и играет до слез знакомые этюды, а то вдруг неуверенно, запинаясь, какой-нибудь «мамин» вальс Шопена.

Иногда к середине дня небо угрожающе темнеет, отдаленные раскаты грома сменяются ужасающей канонадой прямо над головой, налетает шквал, и я бегу закрывать окна — сейчас будет гроза. Она начинается как по нотам: потоки воды лупят по асфальту, гнутся до земли молодые деревца, двор превращается в бурное озеро, разверзшиеся небесные хляби переполняют душу диким апокалиптическим восторгом, от окна невозможно оторваться. Но тучи торопятся дальше на запад, ливень стихает, вода сбегает в бетонированные водостоки, проложенные вдоль домов, вовсю наяривает солнце — и грозы как не бывало!

Подходит час обеда, и я отдаю дань «инстант ми» — восхитительной вермишели в острокислом бульоне из пакетика знаменитой когда-то и у нас фирмы «Магги». Мисочки вермишели да двух стаканов душистого крепкого чаю с Северного Борнео (из Восточной Малайзии) мне хватает за глаза — оказывается, здесь совсем не так хочется есть, как дома. Теперь можно снова корпеть над переводом, дожидаясь, покуда около четырех какой-то псих не включит магнитофон и на весь двор не загремит ни к селу ни к городу английская рождественская песенка.

Так продолжается до тех пор, пока я не натыкаюсь взглядом на движущийся по периметру двора щеголеватый автофургончик с репродуктором на крыше — он развозит пакованные в пластик ломти белого хлеба всяких англо-американских сортов. «Так это вы играете?» — озадаченно спрашиваю я китайца-водителя по-английски. «А это вы все время поете?» — весело отвечает он мне вопросом на вопрос.