В. Храковский - 40 лет Санкт-Петербургской типологической школе

Fedorov G. Povestjas i rasskazjas. Syktyvkar, 1955.

Fedorov G. C'užan mus'an' ylyn. Syktyvkar, 1989.

Fedorov G. Börjöm gižödjas. Möd kn'iga. Vostym. Syktyvkar, 1994.

Gabova E. Vospitatel'nicalön kaz'tylömjas. Vojvyv kodzuv Nr. 1,1997.

Ill'a Vas' (V. I. Lytkin) Myj meds'a dona da musa. Syktyvkar, 1994.

Juškov G. Rödvuž pas. Syktyvkar, 1988.

Syrjänische Texte. Bd IV. Komi Syrjänisch: Ober-Vyčegda-Dialekt. Gesammelt von T. E. Uotila, übersetzt und herausgegeben von Paula Kokkonen. Mémoires de la Société Finno-ougrienne 221. Helsinki, 1995.

ToropovI. Me verma, bat'ö. Syktyvkar, 1988.

Bubrih D. V. Grammatika sovremennogo komi jazyka. Leningrad, 1949.

Fedina M. S. = Федина М. С. Имперсональность в коми языке: Автореф. дис…. канд филол. наук. Йошкар-Ола, 1997.

Fedjunjova G. V. (éd.). = Федюнева Г. В. (ред.). Комия язык: Энциклопедия. М., 1998.

Fedjunjova G. V (éd.). Önija komi kyv. Morfologija. Syktyvkar, 2000.

Fici Giustî, F. The perfect in Slavic // Bertinetto P. М., Bianchi V., Dahl Ö., Squartini M. (eds). Temporal Reference, Aspect and Actionality. Vol. 2: Typological Perspectives.T orino, 1995.

Guentchéva Z. (éd.). L'énonciation médiatisée. Louvain; Paris, 1996.

Johanson L., Bo Utas (eds). Evidential. Turkic, Iranian and Neighbouring Languages. Empirical Approaches to Language Typology 24. Berlin; N. Y., 2000.

Journal of Pragmatics. 2001. Vol. 33.3.

Kuz'mina I. B., Nemčenko E. V. = Кузьмина И. Б., Немченко Е. В. Синтаксис причастных форм в русских говорах. М., 1971.

Ludykova V. М. Önija komi kyvlön sintaksis. I jukön. Syktyvkar, 1993.

Lytkin V /. (ed.). = Лыткин В. И. (ред.). Современный коми язык. I. Сыктывкар, 1955.

Sahokija М. М. = Сахокия М. М. Диахроническая типология в морфосинтаксисе индоевропейских и картвельских языков (персидский, армянский, санскрит, русский, литовский, грузинский): Автореф. дис…. докт. филол. наук. Тбилиси, 1998.

Wiedemann F. J. Grammatik der syrjanischen Sprache mit Berücksichtigung ihrer Dialekte und des Wotjakischen. St. Petersburg, 1884.

Однажды вечером, более 30-ти лет тому назад (где-то в 1969 году, точнее уже не помню), Александр Алексеевич Холодович заговорил со мной о грамматическом залоге — у него в голове вызревал ряд интересных идей. Я стал отвечать, возражать, поддерживать; дискуссия продолжилась в обильной переписке. Через несколько месяцев Холодович предложил мне написать вместе с ним статью на эту тему. При первой же возможности я примчался в Ленинград, мы сели за стол и приступили. Затем в течение месяцев из Ленинграда в Москву летели напечатанные на машинке варианты Холодовича и возвращались, покрытые моими чернильными поправками, дополнениями и возражениями, ибо е-mail'а тогда еще не было. (Хотел бы я вспомнить точнее, что, как именно, в каких терминах обсуждалось, — да нет, все забыл…) В результате появилась наша совместная статья [Мельчук, Холодович 1970] (предварительное изложение ее было опубликовано как краткие тезисы [Холодович 1970]).

Главная идея этой статьи состоит в том, что грамматический залог как категорию глагольного словоизменения надо определять через соответствие между семантическими и синтаксическими актантами глагола: идея не такая уж новая, но до тех пор не проводившаяся с достаточной последовательностью, да и разделявшаяся далеко не всеми [Мельчук, Холодович 1970: 122–123]. Кроме того, новинкой был и сам подход, основанный на переборе логических возможностей. Предложенная нами техника позволяла построить логически полное исчисление конкретных залогов (= граммем категории залога). Что мы и сделали — не без неточностей, но довольно успешно для первого раза. Начало изучению залога как схемы межуровневых соответствий, а именно, соответствий между семантическими и синтаксическими актантами (глагольной) словоформы было положено. Следствием этого явилась целая серия публикаций — [Холодович 1974; Храковский 1978, 1981 и т. д.], перечисленных в [Храковский 2000].

С тех пор я не переставал работать над уточнением логической системы залоговых граммем, по-прежнему в рамках того же подхода. Следующий шаг вперед, который представляется мне весьма существенным, это перенос рассмотрения залоговых семантико-синтаксических соответствий на глубинно-синтаксический уровень: вместо подлежащего, прямого дополнения и т. д., в дело были пущены глубинно-синтаксические актанты, над внедрением каковых в синтаксис я как раз работал в то время [Мельчук 1974: 138–139]. Осознание того факта, что залог — это явление глубинно-синтаксического уровня, открыло новые возможности описания [Melčuk 1988: 184 и сл.; 1993; 1997; Мельчук 1998: 162 и сл.]. С тех пор многое было переформулировано, ряд понятий уточнен, какие-то темные места прояснены, добавлены новые параллели, и т. д. Однако суть исходного пункта осталась неизменной:

В основе понятия залога лежит соответствие между семантическими [=Сем-] и глубинно-синтаксическими [=ГСинт-] актантами глагольной словоформы, т. е. то, что мы назвали диатезой.

В настоящей статье, посвященной светлой памяти моего учителя и старшего друга, я хотел бы подвести краткий итог моим тридцатилетним поискам и поделиться с читателями тем, что я знаю о залоге сегодня. Учитывая недостаток места, я ограничусь почти что «майскими тезисами», далее если я и не могу надеяться на успех, соизмеримый с успехом «Апрельских тезисов»! По понятной причине я полностью отказываюсь от обзора соответствующих работ и от серьезных ссылок: литература залога огромна.

Центральное понятие, на котором основано определение залога, — это диатеза (термин, насколько я помню, был предложен А. А. Холодовичем; он используется мной в несколько ином смысле).

Диатезой словоформы W называется соответствие между ее семантическими и глубинно-синтаксическими актантами [= — А]: СемА i <=> ГСинтA j.

Я имею в виду, разумеется, соответствие между актантными «местами», или «позициями» в лексикографическом описании данной словоформы (актантные «места» — это то, что по-английски называют actant slots), а не между реальными актантами — языковыми выражениями, заполняющими эти «места» в реальной фразе.

К сожалению, здесь невозможно предложить определения понятий СемА и ГСинтА, и мне придется удовольствоваться очень приблизительными характеристиками.

• СемА лексемы L — это «место» в толковании и в модели управления лексемы L, которое предусматривает класс смыслов, необходимый в полном описании L. Такие «места» изображаются переменными X, Y, Z…. (так, лексему КУРИТЬ невозможно хорошо описать, если не иметь в ее толковании по крайней мере две переменные: X для класса смыслов «человек» и Y — для класса смыслов «вещество, которое горит»).