Игорь Вишневецкий - «Евразийское уклонение» в музыке 1920-1930-х годов

«Дукельский в музыке личность двойственная. Его стандартизированные популярные песни (заинтересованный слушатель вспомнит их), написанные под менее устрашающим именем Вернона Дюка, абсолютно не связаны с оригинальной и демонстрирующей богатство воображения его же серьезной музыкой — как по стилю, так и по содержанию. В последней он линеарен, диссонантен и часто неистово ритмичен; ему нравится сухая, нерезонирующая (unresonant) оркестровка немного на манер „Симфонии псалмов“. Некоторые части „Конца Санкт-Петербурга“ принадлежат к лучшим страницам, написанным композитором с тех времен, когда он сочинил для Дягилева изысканный балет „Зефир и Флора“; в особенности же хороши две части, изображающие город в восхитительные революционные дни и погруженным в странный тревожный туман».

Орфография и пунктуация Дукельского по возможности сохранены. Текст публикуется по-русски впервые. Публикацию английского перевода см. в: ROSS, 1938. Из ROSS 1938 позаимствована и вступительная заметка Дукельского; перевод с английского И. Г. Вишневецкого.

Как уже приходилось говорить в очерке музыкального евразийства, либретто «Конца Санкт-Петербурга» охватывает собой всю историю русского классического (силлаботонического) стиха от его начала во времена имитировавшего немецкие модели Ломоносова, занимавшегося, подобно Петру, созданием западнической утопии, до крушения силлаботоники и возврата к более органическому для русского языка стиху во времена Маяковского и футуристов. Не забудем, что сам Дукельский как поэт начинал как раз с подражаний футуристам. В этом смысле оратория «Конец Санкт-Петербурга» есть попытка «монументального образца музыкального эпоса», словами о необходимости которого Дукельский завершает статью «По справедливости, с восхищением и дружбой: от Дукельского — Прокофьеву, с оглядкой на Стравинского». Предлагаемый ниже комментарий написан на основе англоязычного доклада «The Birth of Chaos from the Spirit of Harmony: The End of St. Petersburg by Vladimir Dukelsky», прочитанного мной 28 декабря 1998 г. на ежегодной конференции Американской ассоциации преподавателей славянских и восточноевропейских языков (AATSEEL) в Сан-Франциско. См. также VISHNEVETSKY, 2004.

Название дано в эквиритмическом русском переводе Дукельского.

Для 18-й передачи авторского цикла Дукельского «Пятьдесят лет американской музыкальной комедии». См.: ДУКЕЛЬСКИЙ, 1966. Пагинация в тексте передач, хранящемся в Музыкальном отделе Библиотеки Конгресса США, отсутствует; в Библиотеке Конгресса хранятся также магнитофонные пленки, с которых передачи шли в эфир.

Снова перевод Дукельского.

Как и выше, информация о дате устанавливается по машинописи текста передач цикла ДУКЕЛЬСКИЙ, 1966.

Речь идет о «Стальном скоке», автором либретто которого Прокофьев хотел видеть Сувчинского (см. ниже выдержки из Дневника за 1925–1930 гг.). Сувчинский, уклонившись, впоследствии составил для Прокофьева текст первой версии «Кантаты к XX-летию Октября» (1936–1937).

Публикатор приводимых нами в извлечениях писем 1922 и 1925 гг. Елена Польдяева относит размышления о «брошюре Трубецкого» к книге И.Р. «Наследие Чингисхана. Взгляд на русскую историю не с Запада, а с Востока» (Берлин, 1925), недавно переизданной в: ТРУБЕЦКОЙ, 1995: 211–266. По мнению откомментировавшего переиздание В. М. Живова, «Трубецкой отчетливо сознавал, что предлагаемое им построение русской истории не носит вполне научного характера, а преследует скорее определенные политические цели. Именно это и обусловило печатание брошюры под псевдонимом» (Там же: 772). То есть ирония Прокофьева по поводу «вполне приятной» идеи и «алгебраических» ее доказательств обоснованна. Более того, известно письмо самого Трубецкого к Сувчинскому (датированное 28 марта 1925 г.), в котором тот говорит буквально следующее: «…Я бы все-таки не хотел ставить своего имени под произведением, которое явно демагогично и с научной точки зрения легкомысленно» (Там же). Согласно помеченному 8 августа 1949 г. протоколу допроса Карсавина советскими органами государственной безопасности, псевдоним И. Р. означал «Из России» (ПОЛИТИЧЕСКАЯ ИСТОРИЯ, 1999: 298). См. также помещаемую ниже запись из Дневника Прокофьева от 26 июня 1925 г.

Многочисленные письма Прокофьева Сувчинскому за 1920–1946 гг. хранятся в: BnF, Rès. Vm. Dos. 91–94.

В письме 1922 г. дан пространный отзыв на следующую книгу: На Путях: Утверждения евразийцев. Книга вторая. Берлин, 1922. Ссылаясь на точку зрения «человека, пускай проникнутого христианской моралью, но не ее цитатами», Прокофьев говорит о себе.

Имеется в виду Александр Алексеевич Ланговой, профессиональный военный и разведчик (в 1931–1933 гг. советский военный атташе в Иране), дослужившийся в 1938 г. до звания комбрига, отвечавший за дезинформацию евразийцев и организовавший «тайные» приезды Арапова (и Савицкого) в СССР; в 1940–1955 гг. Ланговой находился в заключении. См. о нем ниже из сводной записи за август 1929 г. Именно через Лангового в СССР стало известно об идейных симпатиях Прокофьева и Стравинского (ср. ниже удивление Прокофьева, зафиксированное в московских записях от 14 и 18 ноября 1929 г.). 5 февраля 1925 г. помощник начальника Контрразведывательного отдела ОГПУ В. А. Стырне сообщал начальнику этого отдела А. Х. Артузову об организации евразийского движения в Германии: «В Берлине имеется группа профессоров и композиторов (проф. Франк, Карсавин, Сеземан, Ильин и др., композиторы Прокофьев и Стравинский из Парижа)» (ПОЛИТИЧЕСКАЯ ИСТОРИЯ, 1999: 251). Довольно иронично поданное в дневнике Прокофьева «собрание» фигурирует в сообщении Стырне как — ни много ни мало — «организационный съезд евразийцев» (Там же: 249). Кто перед кем блефовал?

То есть в «свет».

Это не совсем так. В руководстве военной разведки Ланговой работал в 1924–1927 гг. (в 1924–1926 гг. — начальник 5-й спецчасти 3-го отдела Разведуправления Рабоче-Крестьянской Красной Армии, 1926–1927 гг. — помощник начальника 3-го отдела Разведуправления РККА), в 1927–1931 гг. Ланговой являлся начальником военного отдела Народного Комиссариата Просвещения РСФСР, начальником военно-экономического отдела Главлита при ОГИЗе. Впоследствии, вплоть до ареста в 1940 г., выполнял военно-дипломатические поручения.

Судя по языку, вводная заметка написана Прокофьевым. Ему же, без сомнения, принадлежит и выборка «народных слов» для кантаты.

Строка отсутствует в стандартном французском и английском переводах Псалтири и приводится нами по синодальному переводу (Там же: 538). Изо всего этого легко заключить, что, подобно Стравинскому, начавшему сочинять «Симфонию псалмов» на канонические церковно-славянские тексты, а затем уже перешедшего на латынь, Маркевич переводил собственный «Псалом» на французский с родного русского (либо с церковно-славянского, что, впрочем, менее вероятно).