Игорь Вишневецкий - «Евразийское уклонение» в музыке 1920-1930-х годов

Без сомнения, русские принадлежат к числу наиболее музыкально одаренных народов. К сожалению, хотя русский и умеет резонировать, созерцание и отвлеченное мышление едва ли относятся к числу его сильных сторон. Что ж, без спекулятивной системы и определенного порядка в созерцании, музыка лишается ценности и даже существования как искусство.

Если исторические колебания России дезориентируют меня, доводя до головокружения, то перспективы русского музыкального искусства приводят меня в не меньшее замешательство. Искусство предполагает наличие культуры, воспитания, интегральной устойчивости интеллекта, но сегодня Россия как никогда лишена этого.

Основной текст впервые увидел свет в: СУВЧИНСКИЙ, 1999: 276–283, в составе более обширной публикации Светланы Савенко «П. П. Сувчинский и „Музыкальная поэтика“ И. Ф. Стравинского» (Там же: 273–283). Настоящий комментарий написан до выхода в свет нового русского издания «Музыкальной поэтики», также подготовленного С. И. Савенко (СТРАВИНСКИЙ, 2004).

Согласно публикатору, «Стравинский вначале предполагал именно Сувчинского в качестве главного соавтора „Поэтики“» (СУВЧИНСКИЙ, 1999: 273), к чему, очевидно, располагал не только теоретизирующий склад ума Сувчинского, но и опыт написания французских воспоминаний Стравинского, соавтором которых был другой русский музыкальный деятель — В. Ф. Нувель. В период работы над французским текстом шести Нортоновских лекций, которые он должен был прочитать в Гарвардском университете в течение 1939/1940 учебного года (в английском того уровня, который требовался для престижного университета, Стравинский был нетверд), Сувчинский, по свидетельству Савенко и Варунца, предоставил композитору — около середины июня 1939 г. — русскую машинопись статьи «Заметки по типологии музыкального творчества» (Там же: 274; СТРАВИНСКИЙ, 1998–2003, 111: 681–682, 686), публикуемую ниже в обратном переводе с французского под заглавием «Понятие о времени и Музыка (размышления о типологии музыкального творчества)», а несколько ранее 23 мая 1939 г. (дата устанавливается по письму Сувчинского, целиком воспроизводимому в: СТРАВИНСКИЙ, 1998–2003, III: 676–678; у Савенко, в: СУВЧИНСКИЙ, 1999: 274, ошибочно указан 1938 год) посылает русский текст окончания 5-й лекции. Посылка сопровождалась следующими словами:

Посылаю Вам текст последней, V части. Вместо того, чтобы посылать Вам материалы, я решил их изложить и обработать для Вашего облегчения. По-моему, вышло довольно хорошо, но, конечно, многое нужно еще доработать или переработать. Напишите мне Ваш отзыв об этом; если Вы находите текст подходящим — я его покажу Ролан-Мануэлю и постараюсь успеть перевести его на французский язык до его передачи Вам. В противном случае — я думаю, что Феде [сыну Стравинского. — И. В.] не трудно будет сделать черновой перевод, и мы обработаем с Роланом-Мануэлем, когда он вернется от Вас. Насчет цитат — не беспокойтесь. Все точно.

Вот ответ Стравинского:

Петр Петрович, дорогой, как только вернулся, прочел Ваше доброе письмо, а вечером и текст той части V лекции, которой она должна кончаться. Спасибо и за то, и за другое. Этот текст надо перевести на французский язык непременно, ибо я им воспользуюсь если не целиком, то во всяком случае большей его частью. Трудно сейчас мне дать добросовестный отчет (ибо я очень сейчас загружен делами, ответами на письма из Америки и другими), но впечатления от того, что Вы прислали, очень хороши. Я боюсь лишь за отдельные слова и фразы в кавычках. Кавычки — дело хорошее, когда читаешь про себя, но когда читаешь вслух, как Вы это выразите, особенно при том количестве слов, фраз и целых переходов, которые у Вас стоят (и резонно стоят) в кавычках.

Композитор, таким образом, отдает всю концептуальную часть на откуп Сувчинскому, волнуясь лишь об оформлении, стиле будущего французского изложения; ведь стиль, по известному изречению естествоиспытателя Жоржа де Бюффона, и есть человек. Впрочем, справедливости ради следует помнить, что Стравинскому принадлежал общий план, включая отказ от враждебности «к проявлению национального начала, разумеется, поскольку такое проявление бессознательно» (САВЕНКО, 2001: 278), противопоставление «двух России, России революционной и России консервативной, — двух беспорядков, которые трагически столкнулись перед первой мировой войной» и критику «нового советского фольклоризма» (STRAVINSKY, 1982–1985, II: 514–515).

Последующая переписка позволяет восстановить процесс доработки V Нортоновской лекции в подробностях. Вот только некоторые выдержки. Сувчинский отвечает после 26 мая: «Я рад, что наконец будут сказаны вещи, которые никто не смел открыто сказать, и какое счастье и какая удача, что это будет сказано Вами, именно Вами» (Там же: 681). Как и в случае с «Кантатой о Ленине», публицист предпочитает оставаться в тени, но иметь возможность высказаться устами куда более влиятельного современника и соотечественника. А еще месяц спустя, 23 июня 1939 г., убедившись в серьезности намерений Стравинского озвучить его собственные заветные идеи с кафедры Гарварда, обращается к композитору с новым предложением:

Мне вдруг показалось, что V лекция, в которой Вы говорите о советской музыке, — не имеет конца. Иначе говоря, мне кажется, что следует в конце, для симметрии, вернуться к общим вопросам, как бы снова поднять «изъяснение» до уровня начала. Поэтому я написал заключение к этой лекции, которое Вам и посылаю.

Мне кажется, что удалось хорошо сосредоточить несколько важных мыслей. Кроме того, по-моему, вышло удачное сопоставление понятий: «renouvellement» — «tradition» [ «обновление» — «традиция»] и «revolution» — «conservatisme» [ «революция» — «консерватизм»]. Как будто также вышло неплохо насчет «vertige» [ «головокружения»]. Буду ждать с нетерпением Вашего отзыва. Весь курс выдержан на такой высоте мысли и точек зрения, что без этого «подъема», по-моему, не обойтись.

Перед нами старая евразийская установка на преодоление левого и правого, на сочетание исторического «футуризма» с неколебимыми «устоями». Стравинский соглашается и на это, прибавляя:

Заключение V лекции очень хорошо, но его общий характер смущает меня несколько: как бы не сказали — «ну, до музыки это далеко». Если бы Вы предпослали этому заключению несколько строк, в которых объяснили бы, что проблема музыкальной культуры не может быть рассмотрена вне общих вопросов российской культуры, то все стало бы на место и моя scrupule [щепетильность, скрупулезность] также.

Сувчинский — Стравинскому, 28 июня 1939 г из Парижа: