Дерек Бикертон - Язык Адама: Как люди создали язык, как язык создал людей

Вы заметите, что здесь еще присутствует связь с приспособленностью. Но вообразим себе, что пока группа трудится над огромной тушей, один молодой, довольно нервный гоминид воспроизводит сигнал о наводнении. Его приятели начинают искать высокий участок земли. Опытные гоминиды постарше быстро связывают слово «наводнение» с запретительным жестом, таким, который, наверное, уже означает «Не делай этого!». Так рождается отрицание. «Не будет сейчас никакого наводнения» еще далеко, но уже подразумевается. А в тот момент не хватало именно увеличения количества слов и возможности связывать их между собой.

Конечно, это лишь симпатичная история. Но где-то же должно было возникнуть отрицание. Это одна из первых вещей, которую выучивают маленькие дети. Лучшим словом будет «развивают», потому что они не строят грамматические отрицания, как их мамы, а просто подставляют общее отрицание «нет» перед всем, чего им не хочется. В описанном мной сюжете наши мудрые старые гоминиды использовали слово «наводнение» не в отношении реального и неизбежного потока воды, но чтобы указать на актуальное отсутствие наводнения и его малую вероятность в будущем. А невозможность существования — это такая задача, с которой не может справиться ни одна СКЖ. Ей это недоступно, потому что СКЖ ссылаются, если вообще ссылаются на вещи, которые реально существуют здесь и сейчас — независимые от сознания сущности, проживающие свою жизнь в реальном мире. Но «нет наводнения» не может ссылаться на какое бы то ни было реальное наводнение, а только на абстрактное понятие наводнений.

Это лишь некоторые стадии, которые нужно было пройти, чтобы разлучить слова с объектами реального мира, на которые они ссылались, и сделать их внешней формой истинных понятий, применимых к любым объектам из класса, воображаемым или реальным. Все, что существовало, пока не завершилось тройное разделение, было лишь более утонченной версией «языка» пчел или муравьев — системой, направленной на решение одной главной задачи (снабжение группы пищей), бесполезной за пределами этой функции.

Я не всегда так думал. Я предполагал, что, если вы дадите эквивалент пчелиного языка животному с большим мозгом, это животное скоро расширит полученный язык так, чтобы он служил всем тем функциям, которые есть у животного с большим мозгом. Это кажется естественным для нашего вида, того вида, представители которого купались в языке еще до того времени, как начались их воспоминания. Но какие у нас есть основания для этого вывода?

Язык был непредвиденным новшеством, возможности которого шли вразрез с любым поведением, существовавшим до него. Он был эволюционной аномалией, по крайней мере такой же значительной, как появление первых многоклеточных организмов в мире, наполненном одноклеточными. Даже значительнее: многоклеточные организмы всего лишь приумножили то, что было до них. Язык же был абсолютно новым явлением.

Сейчас я подозреваю, что когда привлечение помощников сыграло свою роль и была построена система, направленная на нужды добычи мяса, она могла существовать несколько сотен тысяч лет или больше, вряд ли заслуживая названия протоязыка. Сохранялось гибридное состояние на полпути между СКЖ и протоязыком, лишь немного более развитое, чем «язык» муравьев и пчел.

Пока я не сообразил этого, и мне приходилось объяснять долгий период стагнации, предполагая, что сравнительно богатый протоязык появился довольно рано, я часто возвращался к незаменимому изобретению Дэна Деннета, к вымыслам (figments ) (ни один ученый, занимающийся эволюцией человека, не может и не должен без него обходиться).

Мой собственный вымысел заключался в следующем: без синтаксиса вы можете соединять мысли не больше, чем слова. Чтобы создать новинку культуры и технологии, сначала нужно соединять мысли организованным и упорядоченным образом. Чтобы сделать это, необходим синтаксис. Ах, бедные наши предки, без синтаксиса они никак не могли связать мысли воедино. Поэтому они были не в состоянии обладать тем видом мыслей, которые были им необходимы для достижения настоящих культурных и технологических инноваций.

Тут всплывает история зазубренного оружия, призванная показать, почему без синтаксиса нам было не изобрести ничего подобного. Я использовал ее в нескольких речах, и она звучала примерно так.

Любое зазубренное оружие (дротик, стрела, крючок, гарпун) датируется последней сотней тысяч лет доисторического периода — другими словами, очевидно, что это работа современного человека. Как нужно было мыслить, чтобы дойти до идеи зазубренного оружия? Наверняка ранние Homo sapiens думали примерно так: «Когда я втыкаю гладкий наконечник в животное, часто оно вздрагивает, и наконечник выскальзывает. Если наконечник выскользнул, рана закрывается и больше не кровоточит, поэтому животное не слабеет и может спастись. Если я сделаю такой наконечник, который останется в жертве, и его нельзя будет вытащить, животное продолжит истекать кровью и либо упадет, либо будет поймано. В высокой траве, в которой я прошел, к моим ногам прилип репейник, такие семена с прикрепленными к ним маленькими штучками, которые застревают в моей коже и не падают. Как здорово было бы сделать наконечники с чем-то вроде этого!»

Когда я использовал этот пример в своих речах, никто ни разу не встал и не сказал очевидного: «Что мешало кому-то подумать нечто подобное?»

«Я кидать дротик/копье. Наконечник ударить зверь. Наконечник выпасть. Рана закрыться. Зверь убежать. Если наконечник остаться. Зверь истекать кровь. Зверь слабеть. Ловлю зверь. Смотрю на семечко. Семечко прилипнуть кожа. Семечко иметь штучку. Штучка прилипать. Если копье иметь такая же штучка. Может, наконечник не падать. Я поймать зверя. Я убить зверя. Я съесть зверя».

Если то, что вы прочли, звучит для вас, как пиджин, это хорошо. Хотя по ряду причин он далек от совершенной модели, пиджин — наиболее близкая к протоязыку система, какую только возможно найти сегодня. К несчастью, хорошие пиджины редко встречаются в современном мире. Я уверен, что зародыши пиджинов встречаются везде, где носители разных языков контактируют друг с другом, но на сегодняшний день они редко или вообще не развиваются в полноценную систему. Английский убивает пиджины, пожалуй, даже быстрее, чем он уничтожает сформировавшиеся языки. Зачем создавать новый язык, когда уже есть готовый, расползающийся по миру, как сорняк?

Мне повезло попасть на Гавайи до того, как исчез последний из старых добрых пиджинов, и я был очарован тем, как много можно сделать, имея такие ограниченные ресурсы. Здесь лишь один пример, философское размышление о превратностях судьбы, в котором практически нет синтаксиса и использовано всего 22 слова: «Иногда хороший дорога иметь, иногда все одинаковый изгиб иметь, угол иметь, нет? Любой случай одинаковый, все одинаковый человеческий жизнь, все одинаковый — хороший дорога иметь, угол иметь, гора иметь, нет? Все, любой случай, шторм иметь, хороший день иметь — все одинаковый, любой, я одинаковый, маленький-время» [10] «Some time good road get, some time all same bend get, angle get, no? Any kind same, all same human life, all same — good road get, angle get, mountain get, no? All, any kind, storm get, nice day get — all same, anybody, me all same, small-time». — Прим. пер. .