Джо Салас - Играем реальную жизнь в Плейбек-театре

Обычно куски ткани лучше всего подходят как элементы для пе­редачи настроения, а не как костюмы. Одна из ошибок, которую часто совершают новички, заключается в том, что они слишком увлекаются использованием тканей, наматывая на себя разноцвет­ные куски вне зависимости от своей роли. В игру не добавляется ничего, если актер, выбранный на роль матери, оборачивает ткань вокруг талии в качестве фартука или старомодной юбки! Часто им­пульс сделать это связан, скорее, с ощущением тревоги у новичка - он задерживается у дерева тканей, чтобы оттянуть момент начала сцены, и любой костюм кажется ему безопасней, чем ничего. Более опытные актеры используют ткани очень выборочно, обычно толь­ко для подчеркивания настроения или для выделения элемента в истории. Длинная полоска черной ткани, соединяющая и обма­тывающая двух актеров, может изображать деструктивную связь в семье. Актер, играющий персонаж, который отрезан от других людей, может покрыть голову несколькими слоями прозрачной ткани и сбрасывать их один за другим, по мере того как он снова обретает связь с людьми [7] Некоторые группы считают, что использование ткани скорее вносит бес­порядок в действие, чем обогащает его, и вовсе отказываются от дерева тканей. . Ящики также используются в переносном смысле - как пьедестал для высокомерного доктора или как клетка для испуганного ребенка.

Десятилетняя девочка рассказала, как она убежала из дома, когда ей было восемь лет. Мы видим, как рассказчица и ее друг, играя в лесу, находят старый сарай и пытаются поджечь его, а когда владелец сарая застает их на месте преступления, они уверяют его, что ни в чем не виновны. В то же время на другом конце сцены мать девочки удивляется, почему ее дочери нет дома. Она смотрит в окно, зовет ее у входной двери. Волнуясь все больше и больше, она звонит в полицию и сообщает о пропаже ребенка. Эти две сцены разыгрываются рядом друг с другом в контрапункте до тех пор, пока полиция не находит детей, не приводит их домой к рассерженной, но счастливой матери и две сцены не сливаются в одну.

Эта «сцена» была сделана в технике, которую мы называем «фокус». Актеры строят действие и диалог таким образом, что внимание зрителей направляется то туда, то сюда, от одной мини-сцены к другой. И актриса-рассказчица, и мать вслух высказывали свои мысли, а также беседовали с другими персонажами. Но каждая группа актеров делала паузу, чтобы дать место другой. Эффект чем-то похож на использование осветительного прожектора или кинокамеры, чтобы переключать внимание от одной части действия к другой.

Многие «сцены» включают действие, происходящее одновременно более чем в одном месте. Способность маневрировать фокусом внимания подобным образом может сильно помочь в драматизации таких «сцен».

У плейбек-команды всегда есть выбор, в какой манере разыграть историю - от реализма до абстракционизма. Этот театр всегда создает субъективную реальность переживания рассказчика, и в ней есть место для огромной свободы внешних подробностей. Черты изначальной ситуации могут быть сжаты или же преувеличены в соответствии со смыслом истории (например, растягивание кульминации при столкновении обнаженных тел в истории Элайн в главе «Ощущение истории»). Или же событие может быть транслировано посредством других условий. На конференции музыкальных терапевтов актерам пришлось разыграть историю о сессии музыкальной терапии. Вместо того чтобы воспроизвести терапию как она есть, что было бы трудно сделать убедительно перед лицом зрителей-экспертов, актеры использовали танец в качестве метафоры, выражающей творческое взаимодействие терапевта и клиента.

Здесь возможна опасность слишком сильно углубиться в направлении абстрактной презентации. Прежде всего нам нужно увидеть историю. Если актеры отправляются в стратосферу символического действия, то существенные особенности истории рассказчика могут утратиться. Смысл переживания может выражаться только в действительных событиях истории, где это случилось, когда, кто там был, что они делали и говорили.

Часто комбинация буквального и абстрактного передает историю наиболее впечатляющим образом. Иногда, как мы уже знаем, актеров выбирают на роли неодушевленных или нефизических элементов действия. При использовании техники, основанной на идее греческого хора, «скульптуре настроения» [8] Изначально эта форма называлась «линейность». В более сложном вари­анте она называется «хор» , два или три актера работают близко друг к другу, в звуке и в движении выражая какую-либо значимую динамику или состояние, или усиливая основное действие, или контрастируя с ним. Стоя рядом, пользуясь визуальными или звуковыми сигналами от человека, находящегося в центре «скульптуры настроения», они действуют как единое целое. Так же, как и в технике «пар», здесь у зрителей возникает иллюзия, что «скульптура настроения» - это в некотором роде часть рассказчика. В сцене, где студент тайно влюблен в прекрасную девушку, посещающую вместе с ним занятия по физике, трое актеров располагаются позади актера рассказчика. Тот притворяется крутым, едва замечая девушку: «А, привет. Извини, забыл, как тебя зовут». А за ним «скульптура настроения» корчится в муках подросткового вожделения.

Актеру трудно сопротивляться искушению задать вопрос во время интервью. Ты почти всегда чувствуешь, что тебе не хватает информации. Но ты молчишь, потому что знаешь, как быстро исчезнет драматизм, если ты своим вмешательством разрушишь тонкую паутину предвкушения, которая сейчас сплетается. К тому же ты уже понял, что нет такого состояния, как достаточность информации; в итоге ты все равно будешь полагаться на свою эмпатию, свою интуицию и свои творческие способности.

Если ты не знаешь всех подробностей, тебе придется их выдумать. Часто актеры боятся сказать или сделать что-то неправильно, что они чем-то заденут рассказчика или слишком уж далеко уйдут от сути. Но такие вещи редко случаются даже с новичками. Почему? Потому что основное чувство великодушия актеров позволяет им точно применять свою интуицию, и в большинстве случаев те воображаемые переходы, которые они совершают, оказываются верными для переживания рассказчика, или в переносном, или в буквальном смысле, даже если эти конкретные подробности и не прозвучали в интервью. Часто по завершении сцены рассказчик говорит что-то типа: «Откуда они узнали, что мой учитель постоянно твердил о Второй мировой войне?» Или: «Вы знаете, мы и вправду выращивали огурцы. А я и забыл».

В тех случаях, когда какая-либо подробность не соответствует переживанию рассказчика, у него всегда есть возможность сказать об этом по завершении сцены. Однако вряд ли он будет обижен или задет, так как намерения актеров очевидны: они служат самой истории, а не удовлетворению своего Эго или увеселению публики.