Владислав Петров - Древняя история смерти

Это тоже выглядело неплохим поводом для скандала, но едва женщина открыла рот, чтобы начать браниться, как перед ними возник Мукуфи и потребовал, коль скоро добычи нет, по-честному поделить женщину, мотивируя это тем, что на вкус она ничуть не хуже лесной дичи. Муж стал с ним спорить, но тут набежали другие злые духи, и дискуссия потеряла смысл. Он отошел в сторону и стал собирать листья, чтобы на них разделать мясо новоявленной дичи.

Миф излагает этот эпизод нарочито нейтрально, но между строк читается сочувствие к мужу-предателю: вот, дескать, до чего можно довести человека! Вероятно, сочиняли его мужчины, настрадавшиеся от своих сварливых жен.

К счастью, мужу не пришлось брать грех на душу. В кустах он столкнулся с леопардом, и тот предложил свою помощь. Они быстро разработали совместную операцию по уничтожению злых духов, и, когда те уже расселись вокруг несчастной с повязанными под подбородками салфетками, леопард выпрыгнул из засады. Мукуфи бросились врассыпную, но спастись удалось далеко не всем: леопард рвал их острыми когтями, а муж — не такой уж он оказался предатель— в это время освобождал жену от пут. Затем они быстрее ветра помчались в деревню.

Что первым делом сделала жена, оказавшись в безопасности? Разумеется, продолжила терзать своего супруга, то есть между ними не изменилось ровным счетом ничего. А вот к леопардам у женщин монго после этого случая особое отношение, которое выражается прежде всего в том, что они ни при каких условиях не едят мясо этой пятнистой кошки.

Африканский народ ашанти жил поначалу в мире, где между сном и смертью не было никакой разницы. Это создавало для смерти, персонифицированной в одноименном существе неопределенного вида, серьезные неудобства. Смерть маялась, но решения не находила. С другой стороны, культурный герой Окомфо Аноче задумал и вовсе победить персонификацию смерти — не совсем, правда, ясно, то ли ее уничтожить, то ли просто изолировать от общества и лишить возможности убивать ашанти.

Это намерение не покажется самонадеянным тому, кто в курсе всех подвигов Окомфо Аноче. Уже в раннем детстве он оставлял на пальмах, куда любил взбираться, глубокие вмятины от сандалий, а брошенные им камни превращались в птиц (перед этим он их формовал руками, как хотел). Столь необычные способности побудили родителей отдать мальчика в обучение местному божеству — обосоме, и не зря.

Когда Окомфо Аноче стал постарше, он прославился невероятной мудростью, почему, собственно, и был назван Окомфо Аноче, что переводится как «наместник божества» или, если угодно, «жрец обосомы». А до этого он носил вполне обыкновенное имя Кваме Фремпонг, что для уха ашанти звучит примерно так же, как для нас Иван Сидоров.

Из прочих деяний Окомфо Аноче следует упомянуть по крайней мере два: замирение вечно ссорящихся между собой ашанти — он мановением жезла спустил с неба золотой трон, ставший символом единения племени, — и выращивание чудесного дерева кум, вокруг которого вырос город Кумаси, ныне второй по величине в Гане. При таких способностях Окомфо Аноче вполне мог рассчитывать на победу над Смертью, — во всяком случае, потенциал у него имелся. И то, что он не уклонился от его использования, говорит не о чрезмерной гордыне, а о простом человеческом героизме.

Итак, Окомфо Аноче пригласил Смерть к себе домой и плотно запер двери. Перед этим он велел соседям, что бы ни происходило, не плакать и — уж это обязательно! — не бить в тамтам. Прошел день, второй, начался третий… Тут из Кумаси приехал племянник Окомфо Аноче и увидел, что соседи, вопреки указанию культурного героя, горько его оплакивают. Но вместо того, чтобы прекратить истерику, он внес в нее свою лепту: схватил тамтам и, причитая, начал колотить, что есть мочи. На шум сбежались люди, окружили хижину Окомфо Аноче, открыли дверь и увидели, что внутри никого нет — Смерть утащила героя с собой.

Вот и гадай теперь: произошло это потому, что ашанти не выполнили его просьбу и не устрой они прежде времени поминки, все бы закончилось хорошо, или Смерть оказалась сильнее Окомфо Аноче. Но теперь этого уже никогда не узнать.

Если собрать воедино все мифы о смерти, бытующие у африканской народности саката, то картина вырисовывается такая.

Кеншуне-ншуне родился уродцем: один рот у него был, как и положено, спереди, а другой на макушке. Хуже того: поначалу у него была одна только голова, прочие части тела, если в них возникала надобность, приходилось брать взаймы у сородичей, и лишь со временем он обзавелся собственными руками, ногами и всем остальным. Может быть, именно поэтому он жил бобылем, отдельно от прочих саката. Имелось у Кеншуне-ншуне и еще одно качество, затрудняющее общежитие: он был людоедом и время от времени съедал — по одиночке или оптом — своих соплеменников, из-за чего они отчаянно его боялись и ненавидели.

Употреблением в пищу себе подобных Кеншуне-ншуне занялся, вероятно, не от хорошей жизни, но факт остается фактом. С другой стороны, он был, как считается, не только человеком, но и персонифицированной смертью и, следовательно, всего лишь добросовестно исполнял функции, которыми его наделили высшие силы. В таком случае и каннибализм, и необычная анатомия, и проживание на отшибе вполне объяснимы.

Но однажды холостяцкая жизнь Кеншуне-ншуне надоела. Он решил жениться и, не мудрствуя лукаво, взял в супруги женщину, случайно прибредшую к его жилищу. Заметьте: не пустил на закуску, а женился! Очень, надо полагать, она Кеншуне-ншуне понравилась. Дама эта была, очевидно, не робкого десятка и цинична не в меру, коль скоро поселилась с людоедом, оставив в деревне на попечение родственников дочерей от первого брака. Очаровательная подробность: ложе, на котором почивали супруги, было сделано из человеческих костей, обтянутых человеческой же кожей.

Стали они жить-поживать и, возможно, в согласии дожили бы до старости, но тут в гости к матери незваной явилась старшая дочка — явно в намерении поживиться чем-нибудь полезным. Мать благоразумно спрятала ее за перегородкой, насовала полный мешок всякой всячины и велела бежать без оглядки, а в случае особой опасности, если доведется столкнуться с отчимом нос к носу, ни за что, даже намеком, не указывать Кеншуне-ншуне на макушечный рот и лишь просить не пускать ее на котлеты, причем делать это в форме песни. Совет оказался совсем не лишним: дочь спела перед попавшимся ей навстречу людоедом правильную арию и благополучно вернулась в деревню.

Младшая сестра заглянула в мешок, принесенный старшей, и тоже засобиралась к матери в гости. При виде столь богатых даров страх перед какой-то там персонифицированной смертью у нее сам собой улетучился. Она успешно добралась до дома Кеншуне-ншуне, получила гостинцы и двинула назад, но, когда встретила людоеда, опростоволосилась: зачем-то начала петь про рот на макушке. Кеншуне-ншуне пришел в ярость, девушку убил и приволок тело домой — вероятно, прямиком на кухню: давай, мол, жена, готовь обед.