Юрий Алексеев - Пути в незнаемое. Сборник двадцатый

Может быть, просто прошло время гипнотического внушения? Испытуемый снимает очки и поочередно закрывает глаза. Нет, он не видит правым. Табу продолжает действовать.

Так проливается благодаря экспериментам первый свет на нашу выборочную слепоту и глухоту. Все, все исправно воспринимает наш мозг, только не все предоставляет осознать нашему «я», дабы не смутить его покой и самоуважительное равновесие. А перечень запретов и табу составляется нашим житейским опытом.

Составляется благодаря удивительному свойству, на котором последние голы сосредоточено пристальное внимание психологов. Речь опять идет о механизме вероятностного прогнозирования (мы говорили о нем в предыдущих главах). Ибо понятие гомеостаза — равновесия — оказалось на сегодня недостаточным для объяснения жизнеспособности живых существ. В той непрерывной борьбе, что миллионы лет ведут живые существа с окружающей средой, только следования за ее изменениями оказалось бы мало для сохранения жизни. Предвосхищение будущего, активность, непрерывный прогноз наиболее вероятной картины мира — через секунду, минуту, час — вот чем заняла, по всей видимости, большая (если не бо́льшая) часть той вычислительной машины из нейронов, что работает в каждом из нас.

Именно этот же (очевидно) механизм и работает при отборе информации, чреватой неприятными, тревожными, томящими и тяжелыми переживаниями. Все на самом деле видим мы и слышим, но не все нам полезно осознавать. Этим и заняты барьеры психологических защит, работающие мгновенно и безотказно.

Здесь, однако, следует вспомнить, что запрет на видение был наложен под гипнозом. Что же мешает видеть нежелаемое в реальной жизни? Эксперименты советского физиолога Костандова пролили, кажется, первый свет на этот вопрос.

Костандов, работающий в Институте судебной психиатрии, легко мог подобрать испытуемых с заведомо отрицательными реакциями на какие-то слова, напоминающие им о недавних жизненных неприятностях. Он остановился на ревнивцах — на людях, совершивших только что преступления на почве ревности. На экране перед ними вспыхивали слова, имеющие для них совершенно нейтральную чувственную окраску («дерево», к примеру, или «кресло», или что-либо такое же, эмоционально незначащее для них), и слова типа «измена», «позор», «любовник». Очень важно, что речь шла в эксперименте о подсознательном восприятии: время демонстрации слова было значительно короче времени, нужного для его прочтения. Приборы в это время фиксировали так называемые вызванные потенциалы: волны электрической активности мозга, возникающие в определенных областях мозга в ответ на предъявление какого-нибудь стимула раздражителя. Появлению нейтрально окрашенного слова предшествовала горизонтально расположенная стрелка, появлению слова эмоционально неприятного — стрелка, наклоненная к горизонту. В сотнях проделанных опытов удалось неопровержимо и убедительно показать, что мозг устанавливает (подсознательно!) связь между характером наклона стрелок и следующими за ними нейтральными или неприятными словами, то есть неосознанное восприятие приятной и тревожащей информации — различно уже на подсознательном уровне, и отрицательная — воспринимается хуже. (Кстати, интересное попутное наблюдение экспериментаторов: испытуемый, так и не узнавший, не осознавший, что́ читал его мозг за время опыта, явно тем не менее заканчивает опыт в худшем настроении, чем начал.) Главное следовало дальше. Явно показанное мозгом различение отрицательной и нейтральной информации навело теперь исследователей на мысль поискать эти возникающие барьеры. Серия дальнейших экспериментов показала нечто, ранее вообще не известное: любая информация на некоторое время (измеряемое в миллисекундах) раньше и быстрей попадает в правое полушарие. Следовательно, первая подсознательная оценка качества информации производится именно там, именно в правом полушарии совершается задержка, торможение, а то и перехват информации, чреватой отрицательными переживаниями, тревогой, беспокойством, чувством душевного дискомфорта. Сведения эти могут даже не попасть в левое полушарие, где они осознаются и осмысляются или искажаются, смягчая опасность отрицательного воздействия.

Вот, к примеру, эпизод из «Войны и мира», прямо относящийся к душевной защите. Колонна русских пленных тянется, теряя заболевших и обессиленных. Обречен Платон Каратаев, ибо больше он не в силах идти дальше. Безухов искренне сочувствует ему, но сам он может еще идти дальше.

«Когда пленные опять тронулись, Пьер оглянулся назад. Каратаев сидел на краю дороги, у березы, и два француза что-то говорили над ним. Пьер не оглядывался больше. Он шел, прихрамывая, в гору.

Сзади, с того места, где сидел Каратаев, послышался выстрел. Пьер слышал явственно этот выстрел, но в то же мгновение, как он услыхал его, Пьер вспомнил, что он не кончил еще начатое перед проездом маршала вычисление о том, сколько переходов оставалось до Смоленска. И он стал считать. Два французских солдата, из которых один держал в руке снятое дымящееся ружье, пробежали мимо Пьера… Собака завыла сзади, с того места, где сидел Каратаев. «Экая дура, о чем она воет?» — подумал Пьер».

Психологические защиты принимают властное участие и в выработке наших установок, отношений, интересов. У людей действия, энергичных и предприимчивых, эти механизмы в контакте с памятью строго очерчивают пределы активности и инициативы — границы, за которыми их некогда осаживали, тормозили, обманывали, щелкали по носу. Ставит вехи и зарубки — память, очерчивают поле активности целиком — механизмы защиты. Апатия, безразличие, небрежение, лень и равнодушие — ограда из чувств, поселяемых этими механизмами вдоль границ для хозяйского же блага — избежания возможных обид, душевной боли, разочарований.

Один из активно действующих механизмов защиты — «рационализация». Этим термином психологи называют удобоприемлемое объяснение, оправдание тех действий, проявлений и чувств, которые в прямом осознании причинили бы стыд и муки совести. Но вдруг откуда-то возникает спасительное, облегчающее душу озарение. Рациональным толкованием легко покрывается трусость («иного выхода не оставалось, так было разумнее»), бесчеловечность («для пользы дела; не я, так другие»), корысть и стяжательство («ради детей, все так поступают»), продажность и нечестность («никому от этого не хуже»), нечаянная подлость («хотел как лучше»), лень и страх («все равно не поможешь и не исправишь») и множество всякого другого, что, не пройди оно защитную обработку, тяжким грузом легло бы на душу, непрерывно и глубоко подтравливая настроение и самочувствие.