Андрей Ранчин - «На пиру Мнемозины»: Интертексты Иосифа Бродского

Бродский И. Из заметок о поэтах XIX века / Пер. с англ. Льва Лосева // Иосиф Бродский: труды и дни. М., 1998. С. 38–39.

Чувство перспективы. Интервью Томасу Венцлова // Бродский И. Большая книга интервью / Сост. В. П. Полухина. М., 2000. С. 351.

Подробнее о романтических мотивах и оппозициях в поэзии Бродского говорится в главе «„Видимо, никому из нас не сделаться памятником“: реминисценции из пушкинских стихотворений о поэте и поэзии у Бродского».

Loseff Lev. Iosif Brodskij’s Poetics of Faith // Aspects of Modem Russian and Czech literature. Ed. by A. McMillin. «Slavica publishers», 1989. P. 191.

Анализ религиозно-философских мотивов «Разговора с небожителем» содержится в главе «„Человек есть испытатель боли…“: религиозно-философские мотивы поэзии Бродского и экзистенциализм».

В «Разговоре с небожителем» встречается и цитата из лермонтовского «Ангела», приобретающая у Бродского противоположную по отношению к исходному контексту семантику: Лермонтов противопоставляет «небо полуночи», по которому «ангел летел», печальной земле (I; 163). У Бродского «небожитель» (Бог или ангел) — «одна из кукол, / пересекающих полночный купол» (II; 214). На реминисценцию из «Ангела» в «Разговоре с небожителем» указал А. Солженицын: Солженицын А. Иосиф Бродский — избранные стихи. Из «Литературной коллекции» // Новый мир. 1999. № 12. С. 190.

Ср. оценку А. Солженицына, несвободную от некоторого упрощения: «И при таком сплошном тускло-мрачном восприятии мира — неправдоподобно звучит единственный диссонанс: „пока мне рот не забили глиной, / из него раздаваться будет лишь благодарность“. Но кроме этих строк — именно-то Благодарность в стихах Бродского не звучит, нет» ( Солженицын А. Иосиф Бродский — избранные стихи. Из «Литературной коллекции». С. 182).

По мнению О. Кравченко, «мы можем наблюдать новые витки накопления смысла „благодарения“ в таких стихотворениях, как „Разговор с небожителем“ и „Римские элегии“ <���…>. Выстраивающаяся здесь парадоксальная логика является фундаментальной для поэтики Бродского. Я благодарен — дарую благо за готовящееся мне небытие, за пустоту. Пустота, таким образом, благословлена, одарена, чревата словом. <���…> Так замыкается смысловой круп благодарение — пустота — поэтическое слово. Благодарение обретает бесконечность. Бесконечность облекается в плоть и кровь, соединяя в себе извечные бинарные оппозиции: любовь и ненависть, реальность — ирреальность, добро и зло» ( Кравченко О. Слово и мир (Над строками «Двадцати сонетов к Марии Стюарт» Бродского) // Вопросы литературы. 1999. № 4. С. 5–6). Эту характеристику трудно принять или опровергнуть из-за ее метафоричности и необязательности. Но, по-моему, неоправданно рассматривать «благодарения» в «Разговоре с небожителем» и в «Римских элегиях» как тождественные. В «Римских элегиях» благодарность мотивирована — это признательность за дарованное Богом пропитание; «куриный хрящик» — указание на уподобление «Я» верной собаке, такая аналогия привносит в благодарение иронические коннотации (об источнике этой аналогии см.: Петрушанская Е. «Слово из звука и слово из духа»: Приближение к музыкальному словарю Иосифа Бродского // Звезда. 1997. № 1. С. 226–227). Смерть принимается, как и всё, исходящее от Бога. Благодарение за отнятое в «Разговоре с небожителем» такой мотивировки не имеет и лишь отчасти может быть истолковано как экзистенциалистская признательность за лишения, возвышающие дух и питающие творческий дар. Это благодарение амбивалентно, представляя «выпад» против «небожителя».

Реминисценция из лермонтовской «Благодарности» открывает поэму-мистерию Бродского «Шествие» (1961) («Пора давно за все благодарить, / за все, что невозможно подарить / когда-нибудь кому-нибудь из вас, / и улыбнуться, словно в первый раз / в твоих дверях, ушедшая любовь, / но невозможно улыбнуться вновь» [I; 95]). Это благодарение горько-ироничное — благодарение за то, чего, вероятно, нет.

Шестов Лев. Достоевский и Ницше (Философия трагедии) // Шестов Лев. Избранные сочинения. М., 1993. С. 169. Ср. частные высказывания о Лермонтове и его судьбе в сочинении «Апофеоз беспочвенности (Опыт адогматического мышления)» (Там же. С. 414, 420).

О тирании (авторизованный пер. с англ. Льва Лосева) [V (2); 85–91].

Из письма М. И. Цветаевой от 13 июня 1926 г. (Переписка Бориса Пастернака. М., 1990. С. 365).

Гинзбург Л. О лирике. Изд. 3-е. М., 1997. С. 159–161. Ср. утверждение Е Г. Эткинда, впрочем, несколько упрощающее соотношение «Я — другие» у Лермонтова: «Лермонтов обычно не противопоставляет себя бездушному свету — и у него тоже холодные руки, — такие же бесчувственные, как давно бестрепетные руки — красавиц городских ; и у него, как у всего поколения, царствует в душе какой-то холод тайный» ( Эткинд Е. Г. Материя стиха СПб., 1998 [репринт 2-го парижского издания — Paris, 1985]. С. 233); ср. также наблюдения И. 3. Сермана ( Серман И. Судьба поэтического «Я» у Лермонтова // Михаил Лермонтов. 1814–1989 / Под ред. Е. Эткинда (Норвичские симпозиумы по русской литературе и культуре. Т. III). Нортфилд; Вермонт. 1992. С. 44–45).

Лотман Ю. М. О поэтах и поэзии. СПб., 1996. С. 84–85.

О природе и функциях заимствований и повторяющихся поэтических формул у Лермонтова см.: Эйхенбаум Б. М. Лермонтов: Опыт историко-литературной оценки // Эйхенбаум Б. М. О литературе. М., 1987. С. 158–159, 172–173, 176–177.

Там же. С. 176.

Ср. нейтральное по тональности замечание С. С. Аверинцева: «Сознательно и откровенно риторичен наш современник Бродский <���…>» (Аверинцев С. С. Риторика и истоки европейской литературной традиции. М., 1996. С. 12) — и не лишенное опенка осуждения высказывание С. Гандлевского о «привкусе классической абсолютности» у Бродского ( Гандлевский С. Олимпийская игра. С. 116–119). Сходный упрек был высказан А. Солженицыным: «Из-за стержневой, всепроникающей холодности стихи Бродского в массе своей не берут за сердце. И чего не встретишь нигде в сборнике — это человеческой простоты и душевной доступности. От поэзии его стихи переходят в интеллектуально-риторическую гимнастику» ( Солженицын А. Иосиф Бродский — избранные стихи. Из «Литературной коллекции». С. 181). Ср. также недоброжелательную характеристику поэзии Бродского Ю. Карабчиевским, упрекающим поэта в «отказе от высоких чувств», в холодности и риторичности и в этом отношении сближающим автора «Части речи» и «Новых стансов к Августе» с Маяковским: «Нас обманывает исходно заданный уровень, который есть уровень разговора — но не уровень чувства и ощущения»; «Трудно поверить, что после того, как так много, умно и красиво сказано, — так и не сказано ничего»; «при всем внимании к слову, не слово составляет у Бродского основу стиха, и не строчка, и даже не строфа — а фраза» ( Карабчиевский Ю. Воскресение Маяковского. М., 1990. С. 211).