Эрих Мария Ремарк - Обетованная земля

Перед входом в магазин, где работал Роберт Хирш, сгрудилась небольшая толпа. «Несчастный случай или полиция», — подумал я; это было первое, что пришло мне на ум. Я спешно протиснулся сквозь толпу и только тут услышал оглушительный голос диктора. В окнах магазина теперь воцарились три репродуктора, а дверь была раскрыта нараспашку. Голос шел из репродукторов. Внутри помещения было пусто и темно.

Внезапно я заметил Хирша. Он стоял на улице под репродукторами. Я сразу узнал его узкое лицо и рыжеватые волосы. Он совсем не изменился.

— Роберт, — тихо позвал я. Я стоял прямо за его спиной, но меня заглушал троекратно усиленный голос диктора.

Хирш не слышал меня.

— Роберт! — закричал я. — Роберт!

Он обернулся. Его лицо изменилось.

— Людвиг! Ты? Когда ты приехал?

— Сегодня утром. Я уже приходил в обед, но тут никого не было.

Мы пожали друг другу руки.

— Здорово, что ты приехал, — сказал он. — Чертовски здорово, Людвиг! Я думал, что тебя уже нет в живых.

— Я тоже думал, что тебя нет в живых, Роберт. В Марселе об этом только и говорили. Кое-кто рассказывал даже, будто видел, как тебя расстреляли.

Хирш расхохотался.

— Эмигрантские бредни! Кстати, раньше времени похоронят — долго жить будешь. Здорово, что ты приехал, Людвиг.

Он показал на тройную батарею громкоговорителей в окне.

— Рузвельт говорит, — сказал он. — Твой спаситель. Давай послушаем.

Я кивнул. Могучий, усиленный репродуктором голос и без того подавлял всякие эмоции. Да мы и не привыкли к многословным излияниям; на своем крестном пути мы настолько часто теряли друг друга из виду, а потом снова находили или не находили, что привыкли об этом молчать или говорить совсем скупо, как о чем-то повседневном. Некоторые из наших погибли, некоторых арестовали, а с кем-то нам довелось встретиться вновь. Однако мы сами были живы, и этого было достаточно. «Точнее говоря, в Европе этого было достаточно, — подумал я. — Здесь все иначе». Я был взволнован. Кроме того, я почти совсем не понимал, о чем говорит президент.

Я заметил, что и Хирш, по-видимому, тоже слушал не очень внимательно. Он рассматривал людей, столпившихся перед витриной. Большинство из них безучастно стояли перед репродукторами, слушая речь; некоторые вставляли замечания. Толстая блондинка с высокой прической презрительно рассмеялась, сделала гримасу, покрутила пальцем у виска и удалилась нетвердой походкой, оставив после себя запах тяжелого перегара.

— They should kill that bastard! [6] They should kill that bastard! — Убить бы этого выродка! (англ.). — пробурчал стоявший рядом со мной мужчина в спортивной куртке в клеточку.

— Что значит kill? — спросил я у Хирша.

— Убивать, — объяснил он со смехом. — Уж это слово тебе надо бы знать.

В этот миг репродукторы замолчали.

— Так ты специально для этого включил всю свою технику? — спросил я. — Принудительное воспитание человечности?

Он кивнул.

— Моя давняя слабость, Людвиг. Я все еще пытаюсь что-то исправить. Но это безнадежно. Куда ни кинь — все одно и то же!

Толпа быстро рассосалась. Только господин в спортивной куртке был еще здесь.

— На каком это языке вы говорите? — пробурчал он. — На немецком?

— На французском, — спокойно возразил Хирш. На самом деле мы говорили по-немецки. — На языке ваших союзников!

— Хороши союзнички! Из-за них мы и ввязались в войну. Это все Рузвельт!

Он заковылял прочь.

— Все время одно и то же, — заметил Хирш. — Ненависть к иностранцам — вернейший признак примитивности.

Он взглянул на меня:

— Ты отощал, Людвиг! И постарел. Я думал, тебя нет в живых. Странно, что такое всегда приходит на ум, когда кого-нибудь долго не видишь. Не такие уж мы старики!

Я рассмеялся:

— Такова уж наша проклятая жизнь, Роберт.

Хирш был примерно моим ровесником — тридцати с небольшим лет, — но выглядел куда моложе, чем я. Он также был стройнее и ниже ростом.

— Я тоже был уверен, что ты погиб, — сказал я.

— Этот слух пустил я сам, чтобы проще было скрыться, — объяснил Хирш. — Самое время было рвать когти!

Мы вошли в магазин; теперь радиоприемник надрывался от восторга: слащавый голос рекламировал кладбище. «Сухой, песчаный грунт, — разобрал я. — Живописная местность!»

Хирш убавил громкость и достал из холодильника стаканы, лед и бутылку.

— Последние запасы абсента, — объяснил он. — Сегодня у нас есть повод откупорить бутылку.

— Абсент? — удивился я. — Настоящий?

— Нет, ненастоящий. Эрзац, как обычно. «Перно». Но все-таки он из Парижа. Салют, Людвиг! Мы все еще живы!

— Салют, Роберт!

Я терпеть не мог «Перно»: он отдавал лакрицей и анисом.

— Так где же ты скрывался во Франции?

— Меня три месяца прятали в одном монастыре в Провансе. Святые отцы были просто восхитительны. Они бы с радостью сделали из меня католика, но настаивать не стали. Кроме меня в монастыре прятались двое сбитых английских летчиков. На всякий случай мы тоже ходили в рясах. Я за это время успел освежить свой английский. Теперь у меня легкий оксфордский акцент — мои летчики там учились. Да, а Левин у тебя все деньги забрал?

— Нет. Только те, которые ты с ним передал.

— Хорошо! Потому-то я и не все отправил вместе с ним, — рассмеялся Хирш. — Вот часть недостающая. Иначе он бы и ее у тебя забрал.

Две банкноты по пятьдесят долларов он засунул мне в карман.

— Мне пока что ничего не нужно, — заупирался я. — У меня и своих пока довольно. В Европе у меня никогда столько не было. Давай я пока попробую сам справиться.

— Ерунда, Людвиг! Я же прекрасно знаю, что у тебя за капиталы. И потом, доллар в Америке в два раза дешевле, чем в Европе, зато и бедным здесь быть в два раза тяжелее, чем где-нибудь. Кстати, ты слышал что-нибудь о Йозефе Рихтере? Когда я уехал в Испанию, он оставался в Марселе.

Я кивнул.

— Там его и схватили. Прямо перед американским консульством. Он не успел проскочить в здание. Ты знаешь, как это бывало.

— Да, — сказал он, — знаю.

Окрестности иностранных консульств во Франции были излюбленным местом охоты гестаповцев и жандармов. Большинство эмигрантов пыталось получить там выездные визы. Пока они оставались на дипломатической территории, их не трогали, но как только они выходили на улицу, их тут же арестовывали.

— А Вернер? — спросил Хирш. — С ним что случилось?

— Его поймали гестаповцы. Избили до полусмерти и отправили в концлагерь.

Я не спрашивал Роберта, как ему удалось сбежать из Франции. Он меня тоже. Это была старая привычка: о чем сам не знаешь — о том не проболтаешься, а кто из нас мог поручиться, что выдержит нынешние изощренные пытки?

— Что за народ! — внезапно воскликнул Хирш. — Что за проклятый народ, который так преследует своих беженцев. И к такому народу мы принадлежим!