Эрих Мария Ремарк - Обетованная земля

Он уставился прямо перед собой. Мы помолчали немного.

— Роберт, — сказал я наконец, — а кто такой Танненбаум?

Он вышел из задумчивости:

— Танненбаум — еврейский банкир. Живет здесь уже много лет. Богат. Бывает очень великодушен, если его немножко подтолкнуть.

— Хорошо. Кто же его подтолкнул, что он решил мне помочь? Ты, Роберт? Снова принудительное воспитание гуманизма?

— Нет, Людвиг. Не я. Это была Джесси Штайн — самое кроткое создание среди здешних эмигрантов.

— Джесси? Она тоже здесь? Кто же ее сюда переправил?

Хирш рассмеялся:

— Она сама себя переправила, Людвиг. Без посторонней помощи. Со всеми удобствами. Да что там — с шиком! Она перебралась в Америку так же, как когда-то Фольберг в Испанию. Ты обнаружишь здесь немало знакомых. Даже в гостинице «Рауш». Не всех нас удалось уничтожить или посадить в концлагерь.

Два года тому назад Фольберг промучился несколько недель, осаждая франко-испанскую границу. Он не смог получить ни выездной французской, ни въездной испанской визы. В то время как прочие эмигранты карабкались тайными тропами через Пиренеи, Фольберг, неспособный к горным переходам, в отчаянии взял напрокат допотопный «роллс-ройс» с запасом бензина километров на тридцать и покатил в Испанию прямо по главной дороге. Владелец автомобиля взял на себя роль шофера. Он одолжил Фольбергу свой лучший костюм со всеми боевыми орденами, которые тот гордо выставил напоказ, вальяжно развалившись на заднем сиденье. Блеф удался. Никто из пограничников не решился потребовать визу у мнимого владельца «роллс-ройса». Вместо этого все они столпились у капота, а Фольберг снисходительно объяснял, что там к чему.

— Что, Джесси Штайн приехала в Нью-Йорк на «роллс-ройсе»? — съехидничал я.

— Нет, Людвиг. Она прибыла последним рейсом «Королевы Мэри» перед началом войны. Когда она сошла с корабля, ее виза была действительна только два дня. Но ее сразу же продлили еще на шесть месяцев. И с тех пор регулярно продлевают каждые полгода.

Внезапно у меня перехватило дыхание. Я уставился на Хирша.

— Роберт, такое и в самом деле бывает? — спросил я. — Значит, визу здесь могут продлить? Даже туристическую?

— Именно туристическую. Другие не нужно продлевать. Это уже настоящие въездные визы по так называемым номерам квот — первый шаг к натурализации через пять лет. Все квоты уже расписаны на десять или двадцать лет вперед! С такой визой разрешается даже работать, а с туристической нет. Твоя виза на сколько?

— На восемь недель. Ты действительно думаешь, что ее могут продлить?

— А почему нет? Левин и Уотсон — довольно бойкие ребята.

Я откинулся на спинку стула. Внезапно почувствовал глубокое облегчение — впервые за много лет. Хирш посмотрел на меня. Он рассмеялся.

— Что же, сегодня вечером мы отпразднуем начало добропорядочной буржуазной стадии твоей эмиграции, — заявил он. — Пойдем где-нибудь отужинаем. Время via dolorosa ушло навсегда, Людвиг.

— Только до завтра, — возразил я. — С утра я отправлюсь на поиски работы и сразу же снова нарушу закон. Как тебе нью-йоркские тюрьмы?

— Вполне демократичные. Кое-где даже радио есть. Если у вас не будет, я тебе дам.

— А лагеря для интернированных в Америке тоже есть?

— Да. С той разницей, что в них сажают по подозрению в нацизме.

— Вот так поворот! — Я поднялся со стула. — Куда пойдем есть? В американскую аптеку? Я там сегодня пообедал. Мне очень понравилось. Там были презервативы и сорок два сорта мороженого.

Хирш расхохотался.

— Это был драгстор, магазин-закусочная. Нет, сегодня мы пойдем еще куда-нибудь.

Он запер двери своей лавочки.

— Это твой собственный магазин? — спросил я.

Он покачал головой.

— Я здесь всего лишь маленький, бесправный продавец. — В его голосе вдруг послышалась горечь. — Самый заурядный продавец, работаю с утра до вечера. Кто бы мог подумать!

Я ничего не ответил. Я был бы счастлив, если бы мне разрешили поработать продавцом. Мы вышли на улицу. Между домами повисло бледно-красное, блеклое полотно заката — какое-то промерзшее, нездешнее. С ясного неба доносилось гудение двух самолетов. Никто не беспокоился об этом, не кидался спасаться в подъезды домов, не падал ничком на землю. По обеим сторонам улицы вспыхнули ряды фонарей. Неоновые огни реклам бегали вверх-вниз по фасадам домов, словно разноцветные обезьяны. В Европе в этот час было бы темно, как в угольной шахте.

— Здесь и вправду нет войны, — сказал я.

— Нет, — откликнулся Хирш. — Здесь нет войны. Ни руин, ни опасностей, ни бомбежек — ты ведь это имеешь в виду?

Он рассмеялся.

— Жизнь, лишенная опасностей, зато полная отчаяния из-за этого беспомощного ожидания.

Я внимательно посмотрел на него. Его лицо снова было замкнутым, непроницаемым.

— Думаю, такую жизнь я мог бы терпеть довольно долго, — сказал я.

Мы повернули на новую улицу, пронизанную красными, желтыми и зелеными огоньками перемигивающихся светофоров.

— Мы идем в рыбный ресторан, — сказал Хирш. — Ты помнишь, когда мы с тобой в последний раз вместе ели рыбу во Франции?

Я рассмеялся:

— Очень хорошо помню. Это было в Марселе в ресторанчике Бассо в старом порту. Я еще ел рыбную похлебку с шафраном, а ты — крабовый салат. Ты тогда угощал. Это была наша последняя совместная трапеза. Правда, спокойно закончить ее нам не удалось: в ресторане заметили полицейских — и пришлось срочно сматываться.

Хирш кивнул:

— Сегодня ты ее закончишь, Людвиг. Теперь это не вопрос жизни и смерти.

— Слава богу!

Мы остановились перед окнами ярко освещенного ресторана. Две громадные витрины были заполнены рыбой и прочей морской живностью, покоившейся на ложе из мелко порубленного льда. Ряды рыбы казались длинными серебряными полосами; крабы отливали розовым — они были уже сваренные; зато омары, похожие на закованных в металл средневековых рыцарей, были еще живы. Поначалу этого не было видно, но затем ты замечал, как двигаются их усы и выпуклые, словно пуговки, глаза. Они смотрели на тебя, они двигались и смотрели на тебя. Их большие клешни едва шевелились. Внутрь клешней были вставлены деревянные колышки, чтобы омары не покалечили друг друга.

— Что за жизнь! — воскликнул я. — Лежат себе брюхом на льду, в наручниках, постоять за себя не могут. Прямо как эмигранты без паспорта!

— Я тебе закажу одного. Самого крупного.

Я запротестовал:

— Только не сегодня, Роберт! Не хочу первый же день начинать с убийства. Пусть они живут себе, эти несчастные омары. Даже такое жалкое существование им, наверное, кажется жизнью, за которую стоит сражаться. Я лучше закажу крабов. Они уже вареные. А ты что возьмешь?

— Омара! Хочу избавить его от страданий!