Эрих Мария Ремарк - Обетованная земля

— Хотя бы то, что ты сам не знаешь своего счастья.

— Ну хорошо, Роберт, — нетерпеливо возразил я. — Вот человек — единственное существо, которое знает о своей смерти. И какой вывод он из этого сделал?

— Придумал религию.

— Правильно. И тут же на свет появилась нетерпимость. Ведь каждая религия — единственно правильная.

— А вместе с нетерпимостью — войны. И самые кровавые войны велись именно во имя Божие. Даже Гитлер не смог без него обойтись.

Мы попеременно обменивались репликами, как во время литании. Внезапно Хирш рассмеялся:

— Помнишь, как мы с тобой в ланском курятнике упражнялись в такой же литании, чтобы вконец не отчаяться? И запивали ее сырыми яйцами и коньяком? Думаю, ни на что дельное мы с тобой больше не годимся. Останемся навсегда такими же цыганами. Немного грустными, немного циничными и порядком отчаявшимися цыганами.

За окном начиналась душная, жаркая ночь, но в магазине работал кондиционер. Он издавал легкий гул, отчего мне казалось, будто мы с Хиршем плывем куда-то на пароходе. Некоторое время мы сидели молча. В холодном, неестественном воздухе коньяк потерял половину своего вкуса. Да и аромата в нем почти не чувствовалось.

— Тебе иногда снятся сны? — прервал молчание Хирш. — Сны о прошлом?

Я молча кивнул.

— Чаще, чем в Европе? — спросил он.

Я снова кивнул.

— Берегись воспоминаний, — предупредил меня он. — Здесь они становятся опасными. Куда опаснее, чем в Европе.

— Знаю, — ответил я. — Но снам ведь не прикажешь?

Хирш поднялся со стула.

— Они так опасны, потому что жизнь у нас здесь поспокойнее. Там мы все время были настороже, и большого вреда от них не было. А здесь становишься беспечнее.

— А как же Бэр в Париже? Или Рут? Или Гутман в Ницце? Никаких законов здесь нет, — заявил я. — Надо просто не терять бдительности.

— Вот и я о том же.

Хирш зажег свет:

— В субботу у твоего покровителя Танненбаума будет небольшая вечеринка. Он попросил меня взять тебя с собой. В восемь часов.

— Ладно, — согласился я. — У него в квартире тоже есть кондиционер, как у тебя в магазине.

Хирш засмеялся:

— У него все есть. Что, летом в Нью-Йорке жарче, чем в Париже, правда ведь?

— Просто тропики! И духота, как в перегруженной прачечной!

— Зато зимой морозы как на Аляске. Тем мы и живы, бедные торговцы электроприборами.

— Я думал, что тропики выглядят совсем иначе.

Хирш посмотрел на меня.

— А разве не может случиться, — спросил меня он, — что когда-нибудь именно эти дни покажутся нам самыми счастливыми за всю нашу разнесчастную жизнь?

Когда я вернулся в гостиницу, передо мной предстало неожиданное зрелище. Плюшевый будуар был залит ярким, праздничным светом. Среди пальм и прочих растений красовался большой стол, за которым собралась весьма причудливая, пестрая компания. Во главе ее возвышался Рауль. Облаченный в бежевый костюм, весь мокрый от пота, он, как гигантская жаба, восседал на самом почетном месте. К моему изумлению, стол был накрыт белой скатертью, а гостей обслуживал официант, которого я прежде ни разу не видел. Рядом с Раулем сидел Мойков, по другую руку — Лахман, а сразу за ним — его пуэрториканка. Мексиканец тоже был здесь, с розовым галстуком, окаменевшим лицом и беспокойно бегавшими глазками. Дальше сидели две девицы неопределенного возраста — что-то между тридцатью и сорока годами, но еще привлекательные, жгучие брюнетки испанской наружности. За ними сидел молодой человек с белокурыми локонами, говоривший густым басом, хотя я бы скорее ожидал от него высокого сопрано. Тут же была и графиня в своих серых кружевах, а по другую руку от Мойкова сидела Мария Фиола.

— Господин Зоммер! — воскликнул Рауль. — Окажите нам честь!

— Что случилось? — удивился я. — День рождения? Или кому-то дали гражданство? А может быть, крупный выигрыш в лотерею?

— Ничего подобного! Просто праздник человечности. Подсаживайтесь к нам, господин Зоммер! — возгласил Рауль, едва ворочая языком. — Один из моих спасителей, — объяснил он белокурому молодому человеку с низким голосом. — Пожмите друг другу руки! Позвольте представить: Джон Болтон.

После низкого баса я ожидал крепкого рукопожатия; вместо этого я почувствовал, будто мне в руку сунули дохлую рыбу.

— Что будете пить? — спросил Рауль. — У нас здесь все что душе угодно! Виски, бурбон, хлебная водка, кока-кола, даже шампанское. Как вы тут недавно выразились, когда мое сердце исходило от тоски? Все течет! Как жид судьбою ни обласкан, красавец был, а глядь — потаскан. Даже любовь проходит. Как это верно! Так чего вам налить? — Императорским жестом Рауль подозвал официанта: — Альфонс!

Я подсел к Марии Фиоле:

— Что вы пьете?

— Водку, — бодро сообщила она.

— Хорошо, тогда и мне тоже водки, — сказал я Альфонсу, уставившему на меня свою крысиную морду с бледными, усталыми глазами.

— Двойную порцию! — потребовал Рауль, глядя на меня помутневшим взором. — Сегодня все вдвойне!

Я повернулся к Мойкову.

— Светлое таинство вновь коснулось его нежного сердца? — спросил я. — Божественная сила любви?

Мойков с ухмылкой кивнул:

— О да! Можешь еще назвать ее иллюзией, при которой каждый верит, что другой — его пленник.

— Чертовски быстро у него это вышло!

— Le coup de foudre [27] Le coup de foudre — как ударом молнии (франц.). , — сказала Мария Фиола. — Любовь с первого взгляда как удар молнии. И как всегда, ударило только одного. А второй ни о чем не подозревает.

— А вы когда вернулись? — спросил я, приглядываясь к ней. Среди испанок она и сама вдруг приобрела испанский облик.

— Позавчера.

— Снова идете к фотографу?

— Сегодня — нет. А почему вы спрашиваете? Хотите вместе со мной?

— Да.

— Наконец-то хоть одно внятное слово среди всех этих символических сантиментов. Ваше здоровье!

— Ваше здоровье! Salute!

— Salut, salute, salve! — заорал Рауль и начал со всеми чокаться. — Салют, Джон!

Он попытался встать, но тут же снова рухнул в свое кривое тронное кресло, жалобно застонавшее под ним. К числу прочих ужасов плюшевого будуара относился комплект мебели в неоготическом стиле.

— Сегодня вечером! — прошептал мне на ухо Лaxман. — Я напою мексиканца. Он будет думать, что пьет со мной текилу, но я подкупил Альфонса. Он будет наливать мне чистую воду.

— А твоя возлюбленная?

— Она ни о чем не подозревает. Все получится как бы само собой.

— На твоем месте я бы лучше подпоил ее, — посоветовал я. — Ведь это она не хочет. Ты же сам говорил, что мексиканец не возражает.

На мгновение он заколебался.

— Не имеет значения! — заявил он, снова овладев собой. — Как-нибудь получится! Не нужно просчитывать наперед каждую мелочь, иначе все сорвется. Надо же хоть что-нибудь отдать на волю случая.