Эрих Мария Ремарк - Обетованная земля

Мойков покачал головой.

— Профессии мои, куда они девались? — напел он все тот же мотив. — В первые двадцать лет эмиграции все русские только о том и рассказывали, кем они были на родине. И врали страшно. С каждым годом все больше. А потом все меньше. Пока вовсе не забыли о своем прошлом. Ты еще очень молодой эмигрант со всеми слабостями твоей профессии. Ты все еще кричишь о мести и считаешь это справедливостью, а не эгоизмом и безмерным самомнением. Наши вопли об отмщении! Как хорошо я их помню. Куда они девались? Все развеяно ветром и быльем поросло.

— У вас просто случая не было, — сказал я.

— Были, были у нас случаи, ты, первоклашка дрожащий, на первой ступеньке к званию «гражданин мира». Чего ты от меня хотел? Ты же не просто так пришел?

— Того же, что и графиня. Две таблетки снотворного.

— А не весь пузырек?

— Нет, — ответил я. — Пока что нет. Не в Америке.

Реджинальд Блэк отправил меня к Куперу — тому самому господину, что купил Дега, — я должен был повесить у него картину.

— Вам будет интересно взглянуть на его жилище, — сказал Блэк. — Там вообще много интересного. Только обязательно возьмите такси: рама у танцовщицы хрупкая и к тому же подлинная.

Купер жил на девятом этаже дома на Парк-авеню. Это была так называемая квартира duplex [39] Duplex — двухэтажные апартаменты. , верхняя часть которой представляла собой крышу-террасу. Я ожидал увидеть у дверей слугу, но меня встретил сам Купер. Он был без пиджака.

— Входите, — приветливо сказал он. — Торопиться не будем и не спеша поищем для этой зелено-голубой дамы подходящее местечко. Хотите виски? Или лучше кофе?

— Спасибо. Кофе выпью с удовольствием.

— А я виски. В такую жару это единственное разумное решение.

Я не стал ему возражать. В квартире было довольно-таки прохладно. Искусственно охлаждаемый воздух таких помещений напоминал стылый, могильный воздух склепа. Окна были плотно закрыты.

Купер осторожно вынул Дега из бумаги. Я осмотрелся. Мебель в комнате была по преимуществу французская, Людовик XV, все вещи миниатюрные, изящные и добротные, много позолоты, все это дополнялось двумя креслами итальянской работы и небольшим, но великолепным желтого дерева венецианским комодом. На стенах полотна импрессионистов. Я был поражен. Никогда бы не подумал, что у Купера столь изысканный вкус.

Он поставил Дега на стул. Я приготовился к нападению; кофе был предложен неспроста, это мне было яснее ясного.

— Вы действительно были ассистентом в Лувре? — начал он.

Я кивнул — не мог же я подвести Блэка.

— А до этого? — допытывался он.

— До этого я работал в одном брюссельском музее. Почему вас интересует мое прошлое?

Купер хохотнул.

— Торгашам искусством ни в чем верить нельзя. Что этот Дега действительно принадлежал госпоже Блэк — это ведь явное вранье!

— Почему? К тому же картина от этого не стала ни лучше, ни хуже.

Купер бросил на меня быстрый взгляд:

— Разумеется, нет. Поэтому я ее и купил, несмотря ни на что. Вы, конечно, знаете, сколько Блэк за нее потребовал?

— Понятия не имею, — сказал я.

— А как вы думаете?

— Я правда не знаю.

— Тридцать тысяч долларов!

Купер внимательно посмотрел на меня. Я тотчас же понял, что он врет и хочет выведать у меня, что я об этом знаю.

— Большие деньги, верно? — настойчиво допрашивал он.

— Для кого как. Для меня, конечно, очень большие деньги.

— А сколько бы отдали вы? — быстро спросил он.

— У меня нет на это денег.

— А если бы они у вас были?

Я решил, что за одну чашку кофе с меня довольно расспросов.

— Отдал бы все, что у меня есть, — ответил я. — Увлечение искусством в наши дни — самое выгодное занятие. Цены растут каждую неделю.

Купер расхохотался каким-то индюшачьим смехом.

— Уж не собираетесь ли вы убедить меня в том, будто Блэк вчера рассказывал правду? Будто бы он выкупил обратно какую-то картину на пятьдесят процентов дороже цены, за которую ее продал.

— Нет, — сказал я.

— Ну вот видите. — Купер ухмыльнулся.

— Я не стану вас в этом убеждать, потому что это действительно правда, — спокойно заметил я.

— Что-о-о?

— Это правда. Я видел записи в книгах. Да это вообще легко проверить. Попробуйте через год или два предложить ему эту картину обратно.

— Ну это старый трюк, — пренебрежительно заявил Купер, но, похоже, он все-таки успокоился. Тут его позвали к телефону. — А вы пока что осмотритесь, — бросил он мне на ходу. — Может, успеете подыскать местечко для Дега.

Служанка, позвавшая хозяина к телефону, повела меня по комнатам. Судя по всему, у Купера были очень хорошие советчики. Квартира в целом не напоминала музей, однако каждая вещь по отдельности была достойна музея. Я ничего не понимал: Купер не производил впечатления столь тонкого знатока. Впрочем, и такое бывает, я знал это еще по Парижу.

— А вот спальня мистера Купера, — сказала служанка. — Может, здесь найдется место?

Я застыл на пороге. Над широкой, сквернейшего модерна кроватью тяжело нависал лесной пейзаж в массивной золотой раме — с трубящим оленем, несколькими оленихами и ручьем на переднем плане.

Я молча смотрел на картину.

— Что, господин Купер охотник? — вымолвил я наконец.

Служанка покачала головой.

— Может, он это сам нарисовал?

— Да что вы, как вы могли такое подумать! Да если бы он так мог! Это его любимая картина. Великолепно, не правда ли? Все как живое. Даже пар у морды оленя видно.

— Пар видно, — согласился я и продолжил осмотр спальни.

На противоположной стене я обнаружил венецианский пейзаж Феликса Цима [40] Феликс Цим (1821–1921) — французский художник-пейзажист. . Я чуть не прослезился от умиления, поняв, что проник в тайну Купера, особенно когда обнаружил на комоде еще и несколько кружек для питья. Только здесь, в своей спальне, Купер чувствовал себя человеком и мог быть самим собой. Вся остальная часть квартиры была для него всего лишь показухой, вложением денег, удовлетворением ненасытного тщеславия, самое большее — объектом вялого интереса. Но истинной его страстью был вот этот трубящий олень, истинной романтикой — вот этот сентиментальный венецианский этюд.

— Правда, чудесно? — сказала хорошенькая служанка.

— Великолепно! Но здесь нужно все оставить как есть. Сюда эта картина все равно не подходит.

Девушка повела меня по узенькой лестнице наверх. Из куперовского кабинета доносился резкий голос хозяина, лающего по телефону какие-то приказы. У двери на террасу я остановился. Внизу раскинулся Нью-Йорк, похожий на какой-то белый африканский город, с небоскребами, без деревьев, только сталь и бетон — не органически, столетиями выраставший город, а решительно, быстро и нетерпеливо воздвигнутый людьми, не отягощенными традициями, чьим высшим законом была не безопасность, а целесообразность. Однако именно благодаря этому город обрел новую, дерзкую, современную красоту, антиклассическую и антиромантическую. Я глядел вниз как завороженный. «Да, на Нью-Йорк следует смотреть не снизу, задрав голову, а вот так, — подумал я, — сверху». Отсюда и небоскребы смотрелись совсем иначе, они были частью единого целого и казались жирафами в каменном стаде зебр, газелей, носорогов и гигантских черепах.