Майкл Брукс - Тринадцать вещей, в которых нет ни малейшего смысла

Еще одна важная предпосылка грядущей смены парадигм — клинический сценарий: стоит ли, игнорируя доводы Хроубьяртссона — Гётцше, по-прежнему толкать врачей на обман пациентов?

Разумеется, идея отпустить на волю целительные силы воображения как завтрашний образ медицинской профессии вовсе не по душе ее истеблишменту. Но если врачи действительно хотят спасать здоровье и жизнь людей, не пренебрегая никакими допустимыми средствами, — тогда, наверное, придется проглотить и эту пилюлю. И вовсе не потому, что плацебо должно превратиться во всеобщую панацею, как раз наоборот. При всех чудесах, которые оно способно творить, важнее, как представляется, точно и строго определить границы его возможностей. Плацебо, например, никогда не сможет вылечить от рака и не сдержит прогрессирующую болезнь Альцгеймера или Паркинсона. Оно не восстановит утраченную почечную функцию и не защитит от малярии. Сегодня отчаявшиеся больные толпятся в приемных у «альтернативных» целителей, вольно или невольно практикующих всё те же методы плацебо. Многие из этих страдальцев, должно быть, и не подозревают, что отвергнутые домашние врачи старались им помочь точно таким же способом. И делали это, скорее всего, вполне сознательно («с особым цинизмом», как сочтут иные), только гораздо умней и осторожней.

А если не делали, то, может статься, напрасно. Куда опаснее, если вспомогательное средство превратится в универсальное и больной всецело отдастся в руки знахарей, практикующих «альтернативные методы» без всякой альтернативы. Если пациент, вопреки ожиданиям, не реагирует на плацебо, это может создать критическую угрозу для его жизни. Стоит вывести плацебо из тумана на свет, найти ему законное место в лечебном арсенале, и людей можно будет спасать, не выходя за пределы доказательной, рациональной и эффективной медицины. Аргументы в пользу такого решения сложились не вчера, но оптимально разумный подход всё никак не установится.

Вот мы и приблизились к последней теме. Ее, по убеждению многих ученых, смешно даже упоминать в одном ряду с предыдущими. Тем не менее обе проблемы плацебо — реальность его действия и данные клинических испытаний — в «большой» науке издавна шли рука об руку с претензиями в адрес самой неуважаемой в этой среде аномалии — гомеопатии.

Один проницательный человек как-то высказался в том смысле, что, мол, все труды историков можно признать плодом тотального заблуждения: они-то думают, что описывают прошлое, а на самом деле стараются объяснить настоящее. Эта мысль, похоже, верна вдвойне применительно к истории науки. В ее анналы приходилось углубляться вновь и вновь, рассматривая со всех сторон описанные здесь аномалии, чтобы понять процессы, происходящие в современной науке, и ее вероятное будущее. История нашего последнего, тринадцатого, абсурда с особой наглядностью показывает, насколько важна научная интуиция.

Гомеопатия, изобретенная под конец восемнадцатого века, никогда еще не была столь популярна, как в наши дни. По данным Всемирной организации здравоохранения, сегодня она составляет интегральную часть систем здравоохранения во многих государствах — в Германии и Великобритании, в Индии и Пакистане, в Шри-Ланке и в Мексике… Штатное расписание Королевской Лондонской гомеопатической лечебницы, входящей в Национальную службу здравоохранения Соединенного Королевства, потрясает воображение — шесть тысяч душ. Во Франции сорок процентов лечащих врачей пользуют своих пациентов гомеопатическими средствами, равно как и 40 процентов их нидерландских коллег, 37 процентов британских и пятая часть германских докторов. Исследование, проведенное в 1999 году, показало, что за предыдущие двенадцать месяцев к гомеопатам обращались шесть миллионов американцев. Вот только ради чего? Ведь по испытанным научным критериям эффективность гомеопатических препаратов равна нулю; недаром сэр Джон Форбс, лейб-медик королевы Виктории, называл эти снадобья «надругательством над человеческим разумом».

В гомеопатии действуют разные школы, но генеральный их принцип — «лечить подобным», то есть любой медикамент должен содержать вещество, вызывающее симптомы, сходные с той болезнью, против которой он предназначен. Эти вещества поэтапно растворяют в воде или спирте до такой степени, что состав, прописанный пациенту, фактически не содержит уже ни единой молекулы исходного средства. Зато при каждом очередном разведении он «потенцируется» сильным встряхиванием или похлопыванием по сосуду — в высоком стиле гомеопатов сие действо носит имя «сукуссии». И по их заверениям, вот эти сверхслабые растворы исцеляют успешнее, чем лекарство (или то, что они сочтут таковым) в неразбавленном виде.

Даже на поверхностный взгляд идея кажется смехотворной; а с точки зрения академической науки так оно и есть. Статистические характеристики растворов объясняют почему. Типовой гомеопатический препарат приготовляется из одной части медикамента на 99 частей спирта или воды (если данное вещество в ней растворимо). Процедуру повторяют многократно, всякий раз разбавляя состав в той же пропорции. Самая обычная норма — тридцать раз, так называемый раствор 3 °C, где С обозначает римскую цифру. Если в начальный момент его приготовления, говоря условно, на одну молекулу лекарства приходятся пятнадцать капель воды, то на заключительном этапе эта молекула будет одиноко плавать средь водной массы, в пятьдесят раз превышающей по объему земной шар. И научная, и практическая проблема здесь вот в чем: когда провизор в гомеопатической аптеке отпускает вам пару миллилитров своего декокта, правила математики сообща с законами химии подсказывают, что шанс найти в нем хоть одну элементарную частицу сакраментального «подобия» фактически равен нулю.

Взвесив образец какого-либо вещества — скажем, углерода, — можно с помощью школьного учебника установить в приближении, сколько в нем содержится атомных частиц. Так, в одном грамме химически чистого углерода их около 5 х 10 22. Кажется, тьма несусветная… и верно: для наглядности это число можно изобразить в виде пятерки с двадцатью двумя нулями. В растворе 3 °C «подобия» куда как меньше: если взять те самые пятнадцать капель, по расчетам выходит не более десятимиллионной доли атома. А поскольку расщепить атом на такие части (во всяком случае, тряся его в пробирке) мы не можем, то резонно счесть, что нужного вещества там нет и в помине. В обычной медицинской практике препараты действуют, включаясь в биохимию организма, для чего хотя бы несколько молекул лекарства должны попасть в тело больного. Гомеопатия же эту необходимость походя игнорирует. По всем законам любых наук ее снадобья не могут повлиять на пациента никаким реально значимым путем.