Юрген Торвальд - Сто лет криминалистики

У следователя было столько оснований подозревать Марию Лафарг, что доклад врачей легко убедил его в ее вине, особенно отсутствие мышьяка в пасте для крыс. Само собой напрашивалось предположение, что Мария Лафарг использовала мышьяк для убийства мужа, а ничего не подозревавшему садовнику дала для пасты каустическую соду и муку. Если у Морана и были кое-какие сомнения, то 24 января они рассеялись. В этот день в его руки попала малахитовая коробочка, в которой Мария Лафарг держала якобы безвредное лекарство. Леспинас нагрел часть порошка из коробочки на горящих углях. Появился резкий запах чеснока. В коробочке был мышьяк.

25 января в Легландье появились жандармы и препроводили Марию и ее служанку Клементину в тюрьму Брива. На следующий день все газеты уже были полны сообщений об умышленном отравлении-убийстве в Легландье. Родители Марии наняли самого знаменитого парижского адвоката, мэтра Пайе, чтобы он любым способом защитил Марию.

Но прежде чем Пайе приступил к своей работе, произошла еще одна неожиданность. Виконт де Лото, прочитав газеты, вспомнил о пропаже бриллиантов в его замке. Подозрение, которое высказал шеф Сюртэ Аллар, не казалось ему теперь таким абсурдным. Он потребовал обыскать дом в Легландье, и там сразу обнаружили пропавшие бриллианты.

Но Мария заявила, что ее подруга сама отдала ей бриллианты для продажи, так как нуждалась в деньгах, чтобы откупиться от шантажировавшего ее тайного любовника по имени Клавэ. Вся эта история была одной из тех выдумок, которые уже с давних пор стали ее второй натурой. Пока шли приготовления к процессу по обвинению ее в убийстве мужа, Мария в начале июля предстала перед судом в Бриве за воровство. Она так ловко притворялась невинно преследуемой, что многие газеты встали на ее сторону и обвиняли во всем графиню де Лото. Суд, однако, не поддался влиянию игры подсудимой и приговорил ее за кражу к двум годам тюрьмы. Это событие, собственно не играющее большой роли, послужило тому, что дело Лафарг стало известно далеко за пределами Франции и задолго до начала процесса по делу об убийстве, который должен был состояться не в Бриве, а в Тюле, все комнаты в гостиницах этого города и его окрестностей были уже сданы. Со всей Европы сюда съехались журналисты и любопытные, чтобы увидеть, как будут судить Марию Лафарг.

3 сентября 1840 года, в жаркий солнечный день, целая рота солдат окружила здание суда, чтобы сдерживать натиск толпы. Те, кому удалось попасть в зал, с любопытством взирали на обвиняемую, появившуюся на скамье подсудимых, несмотря на жару, во всем черном. На первый взгляд она производила на зрителей впечатление святой невинности, и присутствующие разделились на два лагеря.

Речь прокурора Деку раскрыла большую драму. Мотивы, побудившие Марию Лафарг убить своего мужа, были у прокурора как на ладони. Муж Марии, простоватый человек, еще в Париже произвел на нее отталкивающее впечатление и стал совершенно невыносимым, когда она познакомилась с его хозяйством в Легландье. Если она не хотела всю жизнь влачить жалкое существование и отказаться от своей гордой мечты, то должна была избавиться от мужа. Мария сразу стала готовить все для убийства. Она стала изображать перед мужем и окружающими растущую в ней любовь к нему, чтобы его смерть не вызвала против нее подозрений. Двустороннее завещание — это ход конем, чтобы после смерти Шарля завладеть Легландье, превратить его в состоятельное поместье и подыскать для себя подходящего мужа.

Поездка Шарля в Париж предоставила возможность для нанесения первого удара. Испеченные матерью Лафарга пирожки Мария заменила отравленным пирогом и отправила в Париж. Помимо Марии в упаковке пирога принимала участие только Клементина, а она была полностью преданна своей госпоже. Достаточно было попробовать пирог, чтобы заболеть, притом симптомы болезни типичны при отравлении мышьяком. К сожалению, пирог выбросили.

Попытка убийства в Париже не увенчалась успехом, потому что Лафарг съел слишком мало пирога. Тогда обвиняемая снова попыталась приобрести мышьяк, но безуспешно. Правда, у нее еще было достаточно мышьяка, чтобы отравить обед вернувшегося домой мужа. Он снова заболел. 4 января ей удалось получить рецепт на четыре грана мышьяка, а несколько дней спустя через слугу Дениса она стала обладательницей еще большего количества яда. Садовнику она поручила приготовить из мышьяка пасту для крыс, вручив ему порошок каустической соды, а настоящий мышьяк спрятала в своей малахитовой коробочке, которую носила все время с собой, и подмешивала яд в напитки для мужа, пока тот после десяти дней борьбы со смертью не умер. «К счастью, — сказал в заключение Дежу, — химическая наука пришла на помощь следствию и предоставила возможность доказать преступление, обнаружив яд в самой жертве. Наступило новое время, время, когда преступление не останется безнаказанным. Представители этого нового времени, врачи из Брива, предстанут перед господами судьями и присяжными и помогут восторжествовать справедливости».

Несмотря на эти слова прокурора, делу Марии Лафарг, может быть, и не пришлось бы стать драматической премьерой токсикологии, но свою роковую роль сыграл случай. Он заключался в том, что мэтр Пайе, защитник Марии, в то же время был адвокатом «короля токсикологии» Орфилы.

Пайе сразу понял, что против его подзащитной имеется достаточно много улик, но самая большая опасность заключалась в том, что в теле Шарля Лафарга может быть обнаружен яд. Если в наличии яда удастся убедить судей и присяжных, то мало надежды на оправдание Марии Лафарг. Но если удастся поколебать убедительность доказательств наличия яда, то Мария Лафарг еще может быть спасена.

Как только Пайе получил данные о химических исследованиях в Бриве, он отправился к Орфиле за советом. И Орфила вооружил его для борьбы с провинциальными врачами.

Недостаточность знаний и небрежность врачей из Брива чувствовались в каждой строке их заключения. Желтый, растворимый в аммиаке осадок? Орфила повел Пайе в свою лабораторию и показал ему желтые осадки, в которых не было и следа мышьяка. Он показал ему, что даже осаждение металлических бляшек в колбах еще ни о чем не свидетельствует, если их не подвергнуть дальнейшему исследованию на мышьяк. В Бриве колба взорвалась, прежде чем образовались бляшки мышьяка. Кто при таких обстоятельствах осмелится утверждать наличие мышьяка? Подобное могло бы еще иметь место до изобретения Маршем аппарата, но теперь, в 1840 году, ничего не знать об аппарате Марша и без него пытаться доказать наличие мышьяка — это по крайней мере наглость. Позднее Орфила в письменной форме раскритиковал исследования, осуществленные в Бриве, и предоставил этот документ в распоряжение Пайе.