Юрген Торвальд - Сто лет криминалистики

Выступление Унгара в 1888 году было выступлением человека, авторитет и имя которого были известны далеко за пределами государства. Он сообщил, что только в двух немецких университетах медицина, а в восьми остальных лекции читали от случая к случаю судебные медики параллельно со своей основной работой. Нигде по судебной медицине не было экзаменов, и, таким образом, как и студентам-медикам, так и студентам-юристам предмет казался малозначительным, ненужным приложением. Научно-исследовательских институтов фактически не было. Когда преподавание вели судебные медики, то временами имелась возможность проведения практических занятий на трупах, попадавших им в руки в результате убийств, самоубийств, нераскрытых причин смерти и т. д. Но и по сей день приходилось за каждый труп сражаться с патологами.

Условия, в которых пришлось работать племяннику Каспера и его последователю профессору Лиману, он сам описал в 80-х годах:

«В грязном, темном, непроветриваемом подвальном помещении были выставлены опознанные и неопознанные трупы, одежда последних была развешана тут же на веревках… Отсюда начинались погребальные процессии, и очень часто приходилось наблюдать, что священник обращался к собравшимся на похоронах в том же подвале, где стоял жуткий запах и где проводили свои обследования судьи, врачи и студенты». Только в 1886 году в Берлине был построен новый морг, в восточном флигеле которого находились помещения для вскрытия трупов, где могли работать все семь берлинских судебных медиков. В этом же флигеле профессор Лиман получил несколько комнат для занятий по судебной медицине.

Лишь в последнее десятилетие XIX столетия постепенно исчезло пренебрежение к судебной медицине. Молодые патологи во многих странах поняли, что здесь имелась целина, предоставлявшая много возможностей для научной деятельности. В Берлине старого профессора Лимана сменил тридцатитрехлетний Фриц Штрассманн, бывший терапевт и патолог. Он был готов добиться для судебной медицины в Германии ведущей роли во всех судебно-криминалистических расследованиях. Еще больше это было характерно для Рихарда Кокеля, который стал в Лейпциге первым «внеплановым преподавателем судебной медицины». Так как он не был судебным медиком, ему пришлось добиваться разрешения саксонского министерства юстиции «присутствовать» на вскрытиях, довольно часто по-дилетантски производимых судебными медиками. Расходы на эти «присутствия», происходившие вне Лейпцига, он вынужден был оплачивать сам.

Адольф Лессер, который начал свою деятельность патологом берлинской школы Рудольфа Вирхова, переехал в 1886 году в Бреслау и год спустя уже начал читать судебную медицину в Бреслауском университете. В Кенигсберге бурную деятельность развил молодой приват-доцент Георг Пуппе, ученик Штрассманна. Он способствовал основанию германского общества судебной медицины и объединению с ней социальной медицины, нового спецпредмета. Социальная медицина изучала те врачебные проблемы, которые ставила промышленная эпоха: оценка производственных несчастных случаев, трудоспособности, вопросы социального обеспечения и пенсий.

В Галле впервые услышали голос Эрнста Цимке, которому суждено было стать одним из изобретательнейших судебных медиков. В качестве районного врача-ассистента и портового врача в Данциге свой первый опыт в области диагностики смерти утопленника собрал тридцатилетний Карл Берг. Все они — от Кокеля до Берга, от Штрассманна до Цимке — явились теми людьми, кто создал немецкую судебную медицину 20–30-х годов нового столетия. Но в 1901 году они вели еще утомительную борьбу за признание судебной медицины. Не случайно в том же году еще один пионер судебной медицины, Эрнст Гизе, начал свою деятельность в качестве приват-доцента в Иене со вступительной лекции на тему «Умение определять кровь на современном этапе». Открытие Уленгута дало развитию судебной медицины в Германии необходимый толчок. А за пределами Германии, особенно во Франции, возможность отличить кровь человека от крови животного способствовала росту доверия к теперь уже не ограниченным возможностям судебной медицины. Может быть, не случайно именно в Париже спустя несколько лет судебная медицина пережила один из самых скандальных кризисов. Лакассань сказал по этому поводу: «История напоминает нам об ограниченности наших знаний и умений всякий раз, как только мы забываем об этом».

В полдень 5 апреля 1905 года у входа госпиталя Бретоно в Париже появилась молодая женщина. В полном отчаянии она показала привратнику едва дышавшего ребенка с посиневшим лицом. Испугавшись вида ребенка, привратник направил женщину, назвавшуюся Чарлез Вебер, в детское отделение, а сам вызвал ассистента доктора Сайана. После первого поверхностного осмотра Сайан нашел, что у ребенка явления, свидетельствующие о перенесенном приступе острого удушья. От матери он услышал странную историю. Мадам Чарлез Вебер проживает в Гут-д'Ор, грязном, мрачном районе города, между психиатрической больницей и госпиталем Сальпетриер. Там живет множество породнившихся друг с другом Веберов: рабочих, извозчиков, мелких ремесленников. В полдень мадам Чарлез Вебер со своим шестимесячным ребенком и свояченицей, мадам Пьереттой Вебер, была в гостях у родственницы — Жанны Вебер. После обеда Жанна попросила своих гостей пойти что-либо купить для нее, потому что она плохо себя чувствовала. Обе согласились. Ребенок Морис остался с Жанной. Вернувшись менее чем через пять минут, мадам Пьеретта Вебер застала Мориса лежащим с посиневшим лицом и пеной у рта на кровати, мальчик хрипел. А Жанна Вебер сидела около кровати, держа руки под рубашечкой ребенка на его груди. Когда спустя несколько минут появилась мать Мориса, она еле вырвала ребенка из рук родственницы. В панике она бросилась к ближайшему врачу, доктору Муку, а от него — в Бретоно.

Сайан вторично обследовал Мориса. На этот раз он обнаружил на шее ребенка красноватый след, величиной с палец, который с боков был отчетливее, чем спереди. Непроизвольно у него мелькнула мысль, не душил ли кто ребенка. Мориса положили в детскую палату. Мать осталась с ним. Около девяти часов Сайан снова навестил их. Он застал ребенка в хорошем состоянии. Мать уже успокоилась, и Сайан поинтересовался подробностями происшествия. Из рассказа Чарлез Вебер он узнал, что за период, меньший чем четыре недели начиная со 2 марта, в семьях Веберов с признаками удушья умерло четыре ребенка. И в каждом из этих случаев так или иначе была замешана Жанна Вебер. Жанне тридцать лет, она родом из рыбацкого поселка Керитри на севере, четырнадцати лет приехала в Париж и с 1893 года стала женой Жана Вебера.