Всеволод Багно - На рубеже двух столетий

Азадовский К. Бальмонт и «Англы» // Всемирное слово. 2001. № 14. С. 7.

Втянувшись вскоре в обострившуюся политическую борьбу между Литвой и Польшей вокруг Вильнюса и объявив о своей безоговорочной поддержке Литвы в этом вопросе, Бальмонт рекомендовал Людасу Гире в 1928 г. привлечь в агитационную кампанию и своих американских друзей: «И вот что пришло мне в голову. Пошлите Э. Ноблю мне Вами посланные книги о Вильне, — он напишет статью, если Вы попросите об этом. Напишите одновременно его дочери и приложите мое письмо (прочтите его). Нобль оправдывает свою фамилию: хороший поэт, отличный философ, благородный человек. Если он вступится за Литву, это будет громко » ( Лавринец П. «Одним огнем мы крещены»… С. 94; Письма Константина Бальмонта Людасу Гире 1928–1931 гг. С. 123).

См.: Nobelpriset i litteratur. Nomineringaroch utlåtanden 1901–1950 utgivna av Bo Svensén. Del 2: 1921–1950. Stockholm, 2001. P. 35–37, 41–43; Куприяновский П. В., Молчанова Н А. «Поэт с утренней душой»: Жизнь, творчество, судьба Константина Бальмонта. С. 367; Блох А. М. Советский Союз в интерьере Нобелевских премий: Факты. Документы. Размышления. Комментарии. СПб., 2001. С. 75. 15 марта Бальмонт писал Дагмар Шаховской: «Прилагаю письмо Ромена Роллана. Мне нравится, как он ко мне относится» (Письма К. Д. Бальмонта к Дагмар Шаховской // Звезда. 1997. № 8. С. 172), а 9 апреля он сообщал ей же: «Получил письмо от директора Нобелевской библиотеки при Шведской Академии. Благодарит за посланные мною — „Воздушный путь“, „Марево“ и „Visions Solaires“ — и, сообщая, какие книги есть из моих в Академии, просит послать другие. Сейчас посылаю ему две книги. Но, увы, вряд ли, думаю, мне присудят Нобелевскую премию. Не умею забегать с заднего крыльца» (Там же. № 9. С. 152–153).

Ср. серию статей Т. В. Марченко о русских нобелевских номинантах: В ожидании «чуда» (Нобелевские мытарства Дмитрия Мережковского) // Известия РАН. Сер. лит. и яз. 2000. № 1. С. 25–35; Почему Максиму Горькому не дали Нобелевскую премию: (По материалам архива Шведской академии) // Там же. 2001. № 2. С. 3–16; Иван Шмелев и Нобелевская премия: (По материалам архива Шведской академии) // Там же. 2002. № 1. С. 25–33; Сто лет Нобелевской премии по литературе: Слухи, факты, осмысление // Там же. 2003. № 6. С. 25–37; Нобелевский эксперт: Русские писатели в оценке Антона Карлгрена (1920–1930-е гг.) // Scando-Slavica. 2000. Т. 46. Р. 33–44. Ср. также: Gruber Katarzyna, Jangfeldt Bengt. Russica: The Russian Collection in the Nobel Library of the Swedish Academy. A Selective Catalogue 1766–1936. Stockholm, 1994. P. 7–9.

Весной 1923 г. номинанты P. Роллана являли собой различные градации «эмиграционного» статуса. В то время как Бунин олицетворял непримиримо антибольшевистскую, «белогвардейскую» позицию, а Горький, бывший на положении «полуэмигранта» с советским паспортом, выглядел его полным антиподом в вопросе об отношении к революции и советской власти, — Бальмонт оказывался некоторым образом посередине между ними: проклятия большевикам соединялись у него с готовностью (не раз оглашаемой) немедленно вернуться в советскую Россию. Резко разойдясь с советской властью после мятежа в Кронштадте, поэт испытывал чередующиеся приливы ностальгии и растущую отчужденность от эмигрантской литературной жизни. Ему временами казалось, что настоящий его читатель остался в Советской России. Молодой поэт-имажинист Александр Кусиков, еще в московские годы близкий к семье Бальмонтов, а после своего отъезда на Запад в 1922 г. многим в эмиграции казавшийся (как и его друг Сергей Есенин, тогда пустившийся в зарубежную поездку с Айседорой Дункан) посланцем новой советской культуры, эти иллюзии поддерживал. «Я, однако, очень рад Сандро, — сообщал Бальмонт Дагмар Шаговской в письме от 25 апреля 1923 г. о приезде Кусикова из Берлина в Париж. — И что он мне ни рассказывает, и что он мне ни плетет о Москве! Говорит, что тамошние молодцы приглашают меня и Куприна „добро пожаловать“ в родную красную Москву, что меня перепечатывает из „Последних Новостей“ московская „Красная Нива“ и что меня встретят при возвращении почестями. Я произношу „Гм“ и слушаю дальше, без дальнейших последствий» (Письма К. Д. Бальмонта к Дагмар Шаховской // Звезда. 1997. № 9. С. 155). Под непосредственным влиянием разговоров с Кусиковым он пишет летом статью, в которой, делясь размышлениями об эмиграции и родине, заявляет: «Без преувеличения и без преуменьшения, я слишком хорошо знаю, кто я. Мое за всю жизнь отъединенное внутреннее устремление дает мне возможность спокойно говорить о себе как о третьем лице и на примере этого третьего лица указать на вопиющую чудовищность некоторой неправды, которой быть не должно. И вот я свидетельствую, что, если в Москве в течение трех лет, 1918–1920, я задыхался от невозможности быть собой и говорить полным голосом, я задыхаюсь от того же и здесь, в русском и французском Париже, по соседству с русским и немецким Берлином и людоедски-своекорыстным английским Лондоном» ( Бальмонт К. Без русла (Письмо из Парижа) // Дни (Берлин). 1923. № 220, 23 июля; Бальмонт К. Где мой дом? Очерки (1920–1923). Прага, 1924. С. 135–136; см. также: Бальмонт К. Автобиографическая проза / Сост., вступ. ст. и коммент. А. Д. Романенко. М., 2001. С. 359). В непосредственной связи с этой декларацией советский эмиссар Н. С. Ангарский, предпринимавший (наряду с прямыми обязанностями, взятыми на себя в ходе заграничной командировки) также шаги по организации репатриации интеллигенции в советскую Россию, отчитывался перед начальством о своих контактах с Бальмонтом и самым близким поэту в зарубежье в тот момент писателем А. И. Куприным:

« Касательно Куприна.<���…> Если Куприна надо вернуть в Россию, то сделать это не так уж трудно. В газете он пишет из нужды, а „применяется к подлости“.

Касательно Бальмонта.Живет он с женой, дочерью и тетей Нюшей, которая свято и молчаливо на него взирает. Живут в страшной нужде, не всегда имеют на обед. Издат<���ель>ства за границей замирают. Печататься негде. Милюков дает гроши. Комитет эмигрантский высасывает Бунин и его фавориты. Словом, Бальмонт здесь в оппозиции, и его не любят, в особенности после скандала на балу, где он провозгласил гением Кусикова, пришедшего вместе с ним.

Бальмонт тоскует и очень хотел бы ехать в Россию. Он без аудитории и без средств. Он, написавший 20 книг, — сейчас нищий. Он говорит, что сейчас он не сказалбы того, что он сказал два года т<���ому> н<���азад>. Многое изменилось, и он сам изменился, и вот поэтому-то чувствует особую душевную тяжесть; но он не собирается публично каяться во грехах; он — поэт и говорит то, что чувствует. Сейчас он и думает, и чувствует по-иному. Но жена его не изменилась <���…>.