И. Родионов - Наше преступление

Мужики сѣли на лавки и скамьи за составленными въ одну линію во всю длину избы столами, а такъ какъ для всѣхъ собравшихся не хсгилогпс ВХ, ННба(Шраз- '

- яяя.еіапвкагаш.ти

мѣстились коѳ-гдѣ: и у оконъ въ бѣлой избѣ, и въ стряпушной за маленькимъ столикомъ, и у печки.

Священника съ дьякономъ и дьячкомъ усадили на почетныхъ мѣстахъ, въ головѣ стола, поближе къ ико-намъ. По правую руку отъ священника, рядомъ съ дьякономъ сѣлъ дядя покойнаго. Ивана —■ Егоръ, кра-сивый, степенный. богатый мужикъ съ черной, чуть тронутой сѣдиною бородой и ласковыми, опѳчаленными глазами; полѣвую, рядомъ съ дьячкомъ сидѣлъ Леонтій.

Егоръ сильнЬ горевалъ о покойномъ племянникѣ, а третьяго дня на его голову свалилась новая бѣда: единственный взрослый сынъ его, парень смирньгй и не пьюшій, испуганный убійствомъ Ивана и угрозами убійцъ покончить и съ нимъ такъ же, какъ съ его двою-роднымъ братомъ, пропалъ изъ городка неизвѣстно куда, оставивъ лошадь съ телѣгою на постояломъ дво-рѣ у знакомаго мѣщанина.

За кутьей и блинами поминалыцики были торжѳ-ственно-сумрачны, никто почти не говорилъ ни слова, шевелились только бороды при ѣдѣ, умѣренно чав-кали ^челюсти, да на лицахъ выступалъ погь.

Но вотъ въ глиняныхъ чашкахъ на столъ подали ароматную, дымящуюся баранью похлебку и Акулина. поставила двѣ четвертныхъ бутыли съ водкой по двумъ краямъ стола. Бородатыя, обвѣтренныя лица прояснѣ-ли, точно въ сумрачный день нежданно-негаданно сол-нечные лучи прорвали тучи и облили землю ласко-вымъ, веселымъ свѣтомъ. Во всѣхъ глдзахъ загорѣлся скрытый, сластолюбивый огонекъ, и .морщины на ли-цахъ разгладились. Всѣ стали какъ-будто добрѣе и ближе другъ къ другу; послышались даже шутливыя замѣчанія. Всѣ косились на заманчивыя посудины и никто не хотѣлъ первый дотронуться до нихъ, дабы его не еочли за самаго жаднаго до вина.

— Егоръ Семѳнычъ, поштуй! Чего-жъ? Будь за хо-зяина. Теперича нѣту у насъ хозяина-то... — сокру-шеннымъ голосомъ скяяЯ.лИ"

Егоръ оглядѣлся и съ той благодупшой, потуиро-нической улыбкой, съ какой всѣ смотрѣли на бутыли, мотнулъ бородой въ сторону священника и, чуть под-мигнувъ, сказалъ:

— Ну, батя, чего-жъ? Т ебѣ ближе. Благослови и зячииай.

Румяный батюшка, сытый, красивый мужчина

лѣтъ 35-ти, съ роскошными кр.упноволнистыми, ру-сымн волосами, тоже почему-то подмигнулъ, припод-нявъ и опустивъ свои черныя, густыя брови и раз-гладивъ бѣлою, пухлою рукою длинные, сросшіеся съ бородой, усы, значительно крякнулъ, заворотилъ широчайшіе рукава своей рясы, оглянулъ всѣхъ свопми болыпими, сѣрыми, пьяными глазами, потомъ откашлялся и, густымъ басомъ протянувшй полушут-ливо, полусерьезно «благослови, Господи», взялъ обѣ-ими руками бутыль и принялся наливать водку въ зеленые толстаго стекла, съ рубчиками, четырехъ-гранные стаканчики.

Когда поминальщиками было пропущено стакан-чика по два и глаза, и лица замаслились и раскрае-нѣлись, избу наполнилъ гулъ голосовъ.

— Ну, што, Иванъ Семеновъ, вѣдь знаешь, кто убилъ Ивана Тимофеева, скажи, вѣдь все равно этого не скроешь, — обратился священникъ къ Демину.

— Што-жъ я знаю, батюшка? Я ничего не знаю, я пришелъ ужъ на готовое дѣло... ужъ когда все по-рѣшивши и отъ ихъ слѣдъ простылъ, — буркнулъ Де-минъ, опустивъ глаза внизъ и водя ими по сторонамъ.

— Да гдѣ узнать? Рази будутъ мѣшкать? Не та-кое дѣло, штобъ мѣшкать. Сдѣлали и ладно, по-скорѣй уходи, — подхватилъ Иванъ Ларіоновъ, отецъ одного изъ убійцъ, худой, длинный старикъ, съ рѣд-кой, рыжеватой бородой на желтомъ, морщинистомъ, нездоровомъ лицѣ. Еще въ молодости онъ сорвалъ себѣ «пупъ», и съ тѣхъ поръ всю тяжелую работу по хозйству за него исполняла жена. Говорилъ онъ сипло, съ перерывами и часто покашливалъ.

— Вотъ обнесли даромъ нашихъ робятъ,—продол-жалъ онъ.—Вотъ я своего Серегу подъ присягой пы-талъ. Такъ ёнъ передъ образами божится — клянется, что пальцемъ никто изъ ихъ Ваніоху не тронулъ...

У стола, выйдя изъ стряпушной, съ засученными рукавами остановилась Лукерья—жена старика Ла-ріонова, которую за безграничное добродушіе и готов-ность 'всякому и во всякое время безкорыстно услу-жить всѣ любили, а >за огромную физическую силу называли «баба-мужикъ».

— Охъ, ужъ такія страсти взвели на робятъ, та-кія страсти...—заговорила она. г— Ужъ я смучилась вся, какъ нашихъ забрали, сумлѣніе на меня нашло, што они загубили хрестьянскую душу, и всѣ-то на-чисто ноченьки напролетъ несомкнула глазъ. Легколи? Грѣхъ-то какой! И Ивана Тимофеича-то, жаланнаго моего, такъ-то жалко. И думаю, ежели виновати, пу-іцай ихъ угонятъ, хошь и сына моего. Што-жъ? на-дѣлалъ такой бѣды, такъ и отвѣчай. А теперича какъ гора съ плечъ. Можетъ, другіе кто и держали што иа умѣ противъ покойничка, только не нашъ Серега. Еиъ не драксунъ у насъ, ёнъ дракъ-то иуще огня боится, а ужъ покойнаго Ивана Тимофеича жалѣлъ вотъ ровно брата родного, такъ его жалѣлъ, такъ жалѣлъ и те-порь все плачетъ объ ёмъ. И вчера вотъ пришелъ не-множко выпимши,—я плачу, а самапытаю его: «ежели ты сдѣлалъ, говорю, повинись, пе вводи людей въ грѣхъ, а то, можетъ, на другихъ, на безвинныхъ по-думаюгъ». Какъ ёнъ, Серега-то, ударится въ слезы и говоритъ мнѣ: «Мамоныса, ну, за што мы Ванюху уби-вать будемъ? Мы отъ его никакого худа не бидали, иёнъ отъ насъ никакого худа не видалъ», а я говорю: «Не вѣрю. Вотъ поцалуй икону и заклянись, тогда повѣрю». А ёнъ снялъ съ божницы икону и поцѣловалъ. Ну, съ меня все сумлѣніе и сошло тутъ-то, а то, вѣдь, ночи не спала, родимые, смучивши вся... хлѣба-соли

. 141

рѣшилась, зачну жевать-то, а кусокъ-то такъ у меня тутъ, въ глоткѣ-то, коломъ и застрянетъ ...

— А какъ жо Ѳедоръ Рыжовъ у (йіѣдователя все разсказалъ, какъ убивали моего чадушку и какъ ёнъ кричалъ: «Пустите, люди добрыѳ, душу на покаяніѳ... пожалѣйте жену мою и сестренку махонькую! Какое худо я вамъ сдѣлалъ?»—прервала Акулина и всхлип-нула. Послѣднія слова она произнесла на распѣвъ жа-лостливымъ голосомъ, какь говорятъ причитальщицы.

— ЭТо ёнъ штобы самому выкарябкаться и накле-палъ на всѣхъ... Самъ-то вылѣзъ, а нашихъ-то шнь сколько продержали. Енъ завсѳгда былъ хвостъ, хвостъ и есть,—сказалъ Парменъ—дядя Сашки, рябой, кряжи-стый мужикъ, тотъ самый, что на успенскихъ розговѣ-нахъ вязалъ и привѣшивалъ Сашку ногами къматицѣ.

— Долголи обнести безвинныхъ людей!—продол-жалъ Парменъ. — А вотъ теперича и вышло не по его, не по Ѳедькиному доносу. Слѣдователь-то, значитъ, вникъ въ дѣло и нашихъ робятъ оправдалъ. Теперича имтт ничего и не будетъ.. ■

— Да, какже ничего не будетъ?—вспылила Аку-лина.—Убили человѣка и ничего не будетъ и такъ это и пройдетъ? Значитъ, убивай кажнаго, кого за-хотѣлъ, сер&дь бѣладня. при всемъ честномъ народѣ и ничего тебѣ за это не будетъ? Ишь какое дѣло!