Роберт Хайнлайн - Дети Мафусаила. Уолдо. Магия, инк.

Гримсу это явно не нравилось.

— Черт бы ее побрал, Уолдо! — пожаловался он. — А ну-ка, возьми освещение под контроль. У нас начнется головная боль.

— Извини, дядюшка Гус, — произнес Уолдо.

Вынув руку из перчатки, он осторожно опустил пальцы на одну из приборных досок, и ослепительное свечение исчезло. Теперь свет стал рассеянным. Однако освещенность помещения меньше не стала. Светильники были расположены по стенам, создавая особый орнамент. Стивенс попытался проследить за его переплетениями, но это оказалось сложно — светильники были встроены в стены так, что их нельзя было хорошо рассмотреть. Через какое-то мгновение он догадался, что это можно сделать только в том случае, если двигать глазами, а голову держать неподвижно. Именно движение головы контролировало работу светильников. Движение глазного яблока было слишком незаметным даже для них.

— Ну, мистер Стивенс, как вам понравился мой дом? Интересно? — спросил Уолдо, чуть надменно усмехаясь.

— О да, очень! Очень интересно! Думаю, это самое замечательное место, которое я когда-нибудь видел.

— И что же здесь для вас самое замечательное?

— Ну-у, наверное отсутствие определенной ориентации. Думаю, именно это. И еще ваши удивительные технические новинки. Ведь я — человек, привыкший ползать по земле, поэтому я все-таки ожидал увидеть здесь пол и потолок.

— Ну, это лишь функциональный дизайн, мистер Стивенс, не более того. Условия, в которых я живу, сами по себе уникальны. Поэтому и дом уникален. Те новшества, о которых вы говорите, касаются, в основном, устранения несущественных деталей и введения новых, нигде не используемых.

— По правде говоря, ваше жилище и его оборудование не самое интересное из того, что я здесь увидел…

— Правда? Интересно, что же поразило вас больше всего?

— Ваша собака. Бальдур.

При звуке своего имени собака оживленно замахала хвостом.

— Я никогда раньше не встречал пса, который мог бы жить в невесомости.

Уолдо улыбнулся. Это была первая теплая и искренняя улыбка.

— Да, Бальдур — истинный акробат едва ли не с самого рождения.

Он дотянулся до ушей пса и слегка потер их, тем самым вдруг продемонстрировав крайнюю слабость своих мышц. Силы, с которой он это проделал, было явно недостаточно, чтобы животное ощутило ласку. Давление пальцев Уолдо оказалось слишком слабым даже для того, чтобы просто примять толстую шерсть на громадных ушах. Но Уолдо либо не осознавал, либо был безразличен к тому, что продемонстрировал свою слабость.

Повернувшись к Стивенсу, он добавил:

— Ну, если Бальдур доставил вам удовольствие и так понравился, вы должны увидеть Ариэля.

— Ариэля?

Вместо ответа Уолдо прикоснулся к коммутационной панели, отозвавшейся музыкальной фразой из трех нот. Возле стены, как раз «над» ними раздался шорох. Крошечная желтая канарейка понеслась к ним. Она стремительно двигалась в воздухе со сложенными крыльями, чем-то напоминая снаряд. В полуметре от Уолдо она расправила крылья, захватывая воздух, несколько раз сильно ими взмахнула и, очутившись в вертикальном положении хвостом вниз, медленно расправила их, а потом сложила. После этого птица замерла без движения, повиснув в воздухе. Остановка, правда, была неполной. Канарейка очень медленно двигалась по направлению к Уолдо. В паре сантиметров от плеча хозяина, она вытянула лапки и вцепилась когтями в его майку.

Уолдо протянул руку и притронулся к ней кончиком пальца. Птица тотчас же принялась прихорашиваться и чистить клювом перья.

— Ни одна птица, пойманная на Земле, не может научиться летать таким образом, — начал Уолдо. — Я знаю это наверняка. Я потерял около полудюжины птиц, прежде чем убедился, что они не способны перестроиться: слишком развит таламус.

— А что с ними происходило?

— У человека это называется фрустрацией — то есть состоянием повышенной тревожности. Эти птицы пытались летать в невесомости, однако все их попытки заканчивались катастрофой. Все что они делали, и то, как они это делали, в этой обстановке было неправильным. Они же этого не понимали. Через некоторое время они вообще бросали все попытки приспособиться, переставали двигаться и умирали. Говоря возвышенным стилем, от разрыва сердца, — Уолдо слегка улыбнулся. — Но Ариэль — гений среди птиц. Он появился здесь еще в яйце. И сам, без чьей-либо помощи, изобрел новую школу полетов.

Уолдо еще раз вытянул палец и нежно дотронулся до птицы. Та явно испытывала удовольствие от прикосновения и перебралась к нему на палец.

— Ну все, хватит, Ариэль. Лети назад, домой.

Птица вдруг начала петь «Песню колокольчиков» из «Лакме».

— Нет, Ариэль, иди спать, — нежно сказал Уолдо, помахав пальцем.

Канарейка оторвалась от пальца. Несколько мгновений она висела в воздухе, потом начала стремительно бить крыльями, чтобы взять правильный курс и набрать нужную скорость. Затем, сложив крылья и поджав лапки, пулей ринулась туда, откуда появилась.

— Джимми хотел кое о чем поговорить с тобой, — заметил после паузы Гримс.

— Очень рад, — лениво отозвался Уолдо. — Но, может, мы сначала пообедаем? Вы проголодались, сэр?

«Может быть, с сытым Уолдо иметь дело легче, чем с голодным?» — подумал Стивенс. Кроме того, и желудок давал знать, что не мешало бы его чем-нибудь заполнить.

— Да, проголодался, — ответил Стивенс вслух.

— Прекрасно.

Им подали обед.

Стивенс так никогда и не смог догадаться, приготовил ли Уолдо еду сам, при помощи бесчисленных уолдо, или где-то в доме были слуги, сделавшие все необходимое. Современные методы приготовления пищи были таковы, что Уолдо вполне мог все делать самостоятельно. Стивенс, например, готовил себе сам, не говоря уже о Гримсе. Однако про себя он отметил, что при первой же возможности нужно будет спросить дока, есть ли в доме прислуга. Впрочем, он тут же забыл о своем намерении.

Обед появился в специальном контейнере на конце длинной телескопической трубы с пневматическим приводом. Прямо перед ними контейнер остановился и, издав легкий вздох, раскрылся. На саму еду Стивенс не обратил внимания: она была достаточно вкусной и ничем особенным не отличалась. Все его внимание было приковано к тому, как она подавалась. Бифштекс Уолдо парил прямо перед ним. Он отрезал куски при помощи кривых хирургических ножниц и отправлял в рот изящными щипцами.

— Теперь почти невозможно получить хороший бифштекс, — заметил он. — Этот — жесткий. Бог свидетель, я плачу достаточно. Но и поводов для жалоб достаточно тоже.

Стивенс промолчал, считая, что его бифштекс слишком мягок — он просто распадался на части. Джеймс пользовался ножом и вилкой, хотя нож был совершенно излишним. Казалось, Уолдо и не ждал, что гости воспользуются его невероятными методами еды и утварью. Стивенс ел из тарелки, стоявшей у него на колене. Следуя примеру Гримса, он время от времени наклонялся над ней и слизывал пищу прямо с поверхности. Сама тарелка была предусмотрительно снабжена небольшими острыми зубцами на поверхности. Жидкость подавалась в небольших мягких сосудах, снабженных сосками. Все вместе это напоминало бутылочки для грудных детей.