Роберт Силверберг - Валентин Понтифекс

– Очень странно, – сказал врач. – Он вновь заговорил после столь долгого молчания. Послушайте: вот, опять.

Из сферы голубого стекла донеслись свистящие, булькающие звуки, а потом, как уже бывало однажды, отчетливо послышались слова:

– Поднимайся. Иди.

– Те же слова, – сказал Сепултров.

– Жизнь! Боль! Смерть!

– Думаю, он знает, – сказал Хорнкаст. – Думаю, он должен знать.

Сепултров нахмурился.

– Что знает?

Хорнкаст показал указ.

– Здесь содержатся изъявления скорби Валентина по случаю кончины великого императора Маджипура.

– Понятно, – промолвил врач, и его ястребиное лицо потемнело от прихлынувшей крови. – Итак, в конце концов, это должно произойти.

– Совершенно верно.

– Сейчас? – спросил Сепултров. Его рука дрожала. Он держал ее над пультом управления.

Понтифекс разразился последним потоком слов:

– Жизнь. Величество. Смерть. Валентин – Понтифекс Маджипура!

– Сейчас, – сказал Хорнкаст.

Из-за бесконечных морских путешествий Валентину начинало казаться, что в одной из своих прошлых жизней он был легендарным мореплавателем древности капитаном Синнабором Лавовом, который первым отправился в плавание через Великое Море, но повернул назад через пять лет пути и был, наверное, обречен за то на повторное рождение и безостановочные скитания от земли к земле. И теперь Валентин плыл с Острова на Цимроель. Но сейчас он не ощущал усталости и не испытывал желания оставить теперешнюю бродячую жизнь. В некотором роде, хотя как-то чудно и нежданно, он все еще продолжал великую процессию.

Подгоняемый попутными восточными ветрами флот приближался к Пилиплоку.

На сей раз в море не встречались драконы, которые могли бы угрожать плаванию или замедлить его, и потому суда быстро преодолели это расстояние.

На мачтах, вытянувшись в сторону Цимроеля, развевались флаги, уже не золотисто-зеленые, поскольку отныне под флагами такой расцветки плавал Хиссуне. Корабли Валентина несли красно-черные флаги Понтифекса с эмблемой Лабиринта.

Он еще не привык ни к новым цветам, ни к эмблеме, ни к другим переменам. Теперь, подходя к нему, никто больше не делал знак звездного огня. Ну и пусть: он все равно всегда считал такие приветствия глупостью.

Теперь к нему уже не обращались «мой лорд», поскольку Понтифекса следовало именовать «вашим величеством». Особой разницы для Валентина не было, если не считать того, что его ухо привыкло к часто повторяемому «мой лорд» как к знаку препинания или как к способу разметки ритма фразы, и ему казалось странноватым, что он больше не слышит подобного к себе обращения. Труднее всего оказалось приучить людей вообще разговаривать с ним, так как все знали обычай древних времен, когда все речи обращались к главному представителю, а не к самому Понтифексу, даже если Понтифекс находился рядом и прекрасно все слышал. И при ответе Понтифексу приходилось идти окольными путями, адресуя свои слова представителю. То была первая традиция Понтификата, отмененная Валентином, но остальные с трудом привыкали к перемене. Он назначил своим главным представителем Слита, что казалось вполне закономерным, но запретил ему заниматься лицедейством и изображать из себя уши Понтифекса.

Поэтому ни у кого в голове не укладывалось, что на борту находится Понтифекс, доступный всем ветрам и яркому, теплому солнечному свету. Ведь Понтифекс – император, окутанный таинственностью. Понтифекс скрыт от глаз людских. Понтифекс, как всем известно, должен находиться в Лабиринте.

Не пойду, подумал Валентин. Я передал свою корону, и теперь кто-то другой имеет право на титул «Лорд» перед именем, а Замок теперь будет Замком Лорда Хиссуне, если он сможет туда вернуться. Но я не собираюсь хоронить себя в подземелье.

На палубу вышла Карабелла и сказала:

– Асенхарт просил передать, мой лорд, что мы подойдем к Пилиплоку через двенадцать часов, если ветер не переменится.

– Никакого «мой лорд», – заявил Валентин.

Она усмехнулась.

– Никак не запомню, ваше величество.

– Я тоже. Но кое-что изменилось.

– А хоть бы и так. Мне что, нельзя называть тебя «моим лордом», даже когда мы вдвоем? Ты для меня так и остался моим лордом.

– Да ну? А что, если я прикажу тебе вместо слуги налить мне вина и принести башмаки?

– Ты же понимаешь, Валентин, что я имею в виду другое.

– Тогда называй меня Валентином, а не «моим лордом». Я был твоим королем, а теперь я твой император, но я никогда не был твоим хозяином. Я надеялся, что в этом мы достигли взаимопонимания.

– Пожалуй, достигли… ваше величество.

Она рассмеялась, и он рассмеялся вслед за ней, а потом обнял и прижал к себе. После мимолетной паузы он сказал:

– Я часто говорил тебе, что чувствую некоторое сожаление, даже вину, за то, что вырвал тебя из свободной жонглерской жизни и заменил ее тяжкими обязанностями Замковой Горы. А ты мне часто отвечала: «Нет-нет, какая чепуха, жалеть не о чем, я сама, по своей воле, пришла к тебе».

– Я не кривила душой, мой лорд.

– Но теперь я Понтифекс… клянусь Леди, я произношу эти слова, а они звучат так, будто я разговариваю на другом языке! Я Понтифекс, я в самом деле Понтифекс, и снова чувствую, будто опять должен лишить тебя радостей жизни.

– Почему, Валентин? Разве Понтифекс должен отказаться от жены? Что-то я не слышала про такой обычай!

– Понтифекс должен жить в Лабиринте, Карабелла.

– Опять ты о том же!

– Да, я все время о том думаю. Если я буду жить в Лабиринте, и тебе придется там жить, как я могу просить тебя об этом?

– А ты меня просишь?

– Ты же знаешь, что я не хочу расставаться с тобой.

– И я с тобой, мой лорд. Но мы пока не в Лабиринте, и мне кажется, что ты туда не собираешься.

– А что, если придется, Карабелла?

– Кто может сказать «придется» Понтифексу?

Он покачал головой.

– А что, если мне придется? Ты прекрасно знаешь, как я не люблю Лабиринт. Но если меня обяжут, в государственных интересах, если я столкнусь с абсолютной необходимостью такого поступка – а я молю Дивин, чтобы подобного не произошло, – но если и впрямь наступит время, когда логика государственных интересов вынудит меня спуститься в эти пещеры…

– Тогда я отправлюсь с вами, мой лорд.

– И оставишь ласковый ветер, яркие солнечные дни, море, леса и горы?

– Но ты ведь наверняка найдешь предлог, чтобы время от времени выходить на поверхность, даже если сочтешь необходимым там поселиться.

– А если нет?

– Вас занимают заботы далекого будущего, мой лорд. Мир в опасности; тебе предстоит свершить великие дела, и никто не будет загонять тебя в Лабиринт, пока ты их не свершишь; потом у нас будет время думать, где нам жить и как. Разве не так, мой лорд?