Поль Лаберенн - Происхождение миров

Однако во всех этих схемах мы имеем дело скорее с большой вероятностью, чем с настоящей уверенностью. Новые открытия, возможно, опрокинут ту или иную часть этого красивого здания, которое уже не раз подвергалось переделкам, и астрономы должны будут снова его перестраивать. Впрочем, если даже не говорить о проблемах, поставленных предполагаемым фактом убегания удаленных галактик (на этом мы остановимся в следующей главе), то современная точка зрения на эволюцию галактик содержит много неясных пунктов (например, этапы эволюции звезд различных типов, происхождение межзвездного вещества, из которого образовались планеты, и т. д.).

И даже если бы все эти вопросы были целиком выяснены, мы не получили бы решения всех естественно возникающих проблем. Действительно, какой бы продолжительной ни была эволюция галактики, она все же конечна , тогда как время в наших представлениях бесконечно в обоих направлениях. Следовательно, мы имеем право спросить, что же имелось перед рождением большого сгущения и что будет с ним после смерти последней звезды.

С другой стороны, в связи со всеми космогоническими теориями возникают некоторые более частные проблемы, касающиеся жизни во вселенной и обитаемости других небесных тел.

Невозможно пройти мимо таких проблем, даже если считать, что в настоящее время наука не может их разрешить вполне удовлетворительно. Эти проблемы представляют для всех людей вообще и для марксистов в частности, как мы отмечали уже в гл. I, первостепенный интерес.

На все эти вопросы наука уже может иногда дать «полуответы», если мы позволим себе так выразиться. Она указывает нам не то, что кажется нам очень правдоподобным , как, например, в отношении эволюции Галактики, но просто то, что является вполне возможным . Однако гипотезы, создаваемые по поводу слишком всеобъемлющих проблем, становятся все более и более неуверенными. Очень часто при использовании гипотез, хотя и остроумных, но недостаточно обоснованных, в которых математический формализм нередко заменяет фактические данные наблюдений, ученые приходят к явно неполным объяснениям или к неразрешимым противоречиям. Наличие множества допущений часто только запутывает проблему. Конечно, это обычный путь научного прогресса. За идеями, противоречивость которых кажется недопустимой, последует в один прекрасный день их диалектический синтез, и прежние колебания будут полностью забыты. Но именно в связи с этими колебаниями идеалистические тенденции проявляются в космогонии с особой силой.

Это реакционное движение, которое, несомненно, существовало во все времена, в настоящее время, как мы уже указывали в предыдущей главе, значительно усилилось. Чтобы понять причины этого оживления идеализма, столь удивительного сегодня, в век науки, стремительно идущей от одного открытия к другому, необходимо напомнить об экономических и социальных условиях, сложившихся в капиталистических странах.

XIX в. был свидетелем триумфа либеральной и промышленной буржуазии в большинстве стран. Конечно, это был не легкий успех. В частности, во Франции остатки прежних феодальных классов отчаянно защищали свою власть, находящуюся под угрозой, сначала во время Реставрации, затем в начале Второй империи и даже в первые годы Третьей республики. Поскольку буржуазия вела борьбу с этими остатками устаревшего прошлого и поскольку она была вынуждена в ходе этой борьбы опираться на пролетариат, она оставалась прогрессивным и революционным классом. Однако, поскольку буржуазия противодействовала социальным и политическим требованиям пролетариата, она становилась реакционным классом. Буржуазия выступала очень часто далеко не единодушно, и некоторые ее элементы, не колеблясь, искали союза с более консервативными классами, чтобы бороться с «рабочей опасностью».

Однако в целом буржуазия в те времена была столь же мало религиозной, как и в конце XVIII в. Даже те, которые посещали церковь, чтобы подать хороший пример своим рабочим, оставались в частной жизни верными вольтерианским традициям. Никто серьезно не сомневался в могуществе науки, и если в течение последнего века можно было видеть нескольких ученых, принадлежавших как, например, Ампер или Фай, к числу открытых приверженцев католической религии и даже говоривших открыто в своих произведениях о боге, то это были исключения. Следует особенно подчеркнуть, что эти ученые никогда не пытались найти в науке новые рациональные доказательства существования бога. Они довольствовались рассуждениями, бывшими в ходу уже давно у философов и христианских проповедников: необходимость наличия первопричины, избранное положение человека и т. д.

«Что касается отрицания бога, — писал Фай, [63] Faye, L'origine du monde, стр. 4. — то это все равно, что стремглав упасть с этих высот на Землю. Эти небесные светила, эти чудеса природы являются лишь делом случая!? Наш ум — это лишь материя, начавшая мыслить самопроизвольно!? Человек уподобился бы всем остальным животным; подобно последним, он жил бы без цели и кончил бы, как и они, после того, как выполнит свои функции питания и размножения?»

После такого литературного «доказательства» необходимости существования бога, Фай не поколебался, впрочем, выставить напоказ все научные ошибки книги Бытия, причем сделал это с исключительной скрупулезностью, никак не пытаясь объяснить их иначе, как только невежеством древних иудеев.

В конце XIX и начале XX вв. во всех странах происходит резкое изменение отношения буржуазии к науке — изменение, которое совпадает с ростом социалистического движения и идеологическим развитием рабочего класса на базе воинствующего материализма.

В весьма многозначительном тексте один современный писатель-католик [64] L. de Launay, L'Eglise et la science, стр. 128–129. поучает нас, что во Франции «ужасы Коммуны являются в значительной мере причиной такого поворота» и что «те, которые сначала считали остроумным и элегантным приветствовать все проявления анархии, чтобы показать себя свободными от всех предрассудков, поняли эту опасность, хотя и несколько поздно».

Это движение привело к публикации в 1895 г. Брунетьером знаменитой статьи, где говорится о банкротстве науки . Обыгрывание малейших трудностей, встречающихся в ходе развития науки, стало излюбленным занятием реакционных мыслителей и журналистов. Впрочем, их задача была в ту эпоху облегчена очевидным крахом механистического материализма и той слишком наивной верой некоторых последователей Конта в возможность прогресса общества благодаря достижениям науки независимо от характера социального режима.