Александр Гера - Набат-2

— Так дайте!

— Честное слово, — прямо глянул Шмойлов, и Судских хватило мгновения, чтобы в короткую паузу искренности заглянуть внутрь Шмойлова. Короткого мига хватило надолго.

По едва освещенным коридорам Судских стремительно двигался к источнику света, душе Шмойлова. Пространство расширилось, и он очутился в помещении с двумя узкими окнами. Подвал. Нет электричества, только свет из зарешеченных окон. Кое-какой скарб у одной стены, у другой на полосатом матрасе лежал Севка. Спал; Руки скованы наручниками…

«Жив! Теперь наружу», — выбрался из подвала Судских.

Он очутился на аккуратно стриженном газоне перед трехэтажным особняком с вычурными башенками и эркерами, говорившими о привычке хозяина жить красиво, хотя и без знания стилей архитектуры, были бы деньги. А деньги были…

«Запоминай!» — сказал себе Судских.

Он повернул голову к высоким металлическим прутьям ограды, к будочке охранников у ворот, и в это время телефонный звонок стремительно вырвал его с закрытой территории, протащил полутемными коридорами и вернул в свой кабинет.

Скользнула презрительная усмешка по губам Шмойлова.

Судских взял трубку.

— Игорь Петрович, довольно шуток, — услышал он незнакомый голос. — Никаких соглашений не будет. Отпустите Шмойлова, и мы подумаем, как отблагодарить вас за рыцарский жест.

— Представьтесь, — нейтрально попросил Судских.

— Это вам ничего не даст, — услышал он уверенный и насмешливый голос. — Не стоит тягаться с нами даже с вашими сверхспособностями. Мы владеем миром, вам…

Судских положил трубку и вызвал охрану. Дожидаясь, он разглядывал Шмойлова, который глаз не поднимал.

Все-таки он знает теперь, где его сын! Так что можно теперь дать хорошего щелчка по носу этому шибко уверенному дяде.

— Вы проиграли, Юрий Дмитриевич. Нахальство прикрытое и неприкрытое сослужило масонам уже дважды плохую службу, а про вас и речи нет. Вы теперь и мне не нужны больше. Я знаю, где мой сын.

Вошли двое охранников.

— В наручники по рукам и ногам!

— Да на цепь сразу — и к стене, — процедил Шмойлов.

— Мания величия, — обратился к охране Судских. — Арестованный способен на самые дикие поступки, может запросто разбить голову о стену. Она ему не принадлежит. Правда, Юрий Дмитриевич? — насмешливо спросил Судских. Он выифал время, переиграл Шмойлова. — А звоночка вы ждали…

Шмойлов не ответил, головы не поднял. Его увели, и тотчас Судских вызвал Бехтеренко:

— Святослав Павлович, я не художник, не архитектор, но особнячок я тебе нарисую, а ты сличи его со своими фотографиями, какой именно я копирую.

Бехтеренко приготовился ждать.

Из-под карандаша выбегали прямые линии, полукруглые, пунктирные, группируясь в коттедж, виденный Судских.

— Примерно так. Есть похожие? — Он поднял глаза на г Бехтеренко, внимательно разглядывающего рисунок.

— Похожих два. Один трифовский, другой ястржембсовский, оба аляповатые, помпезные.

— По мозгам и жилье, — бросил Судских. — Сличай, и начинаем «Куликовскую битву». Готовность через три часа.

— Давно пора, — взбодрился Бехтеренко.

Через минуту по этажам Управления загремели колокола громкого боя. Редкий сигнал для береговых стен и означает одно: весь персонал УСИ здесь и в пунктах дислокации дивизии переходит на нулевую боеготовность.

Переодеваясь в полевую форму, Судских обдумывал еще раз, правильно ли он расценил обстановку, расположил свои силы и возможности. Операция готовилась тщательно, однако есть господин Случай, а он приходит неожиданно, и тогда, подобно этим колоколам, затрещат звонки: не имеете права! беззаконие! сталинский террор!

По предварительным наметкам аресту подлежало около двух тысяч человек. А боевики, охрана? Не испугается ли президент?

«Волков бояться, в дураках остаться», — утвердился в принятом решении Судских, факты неопровержимые, за каждым из подлежащих аресту долгий список противозаконных или противоправных действий, каждому светит лет до ста отсидки…

По прямому проводу Судских доложил президенту:

— «Куликовскую битву» начинаем.

— И начинайте, — с некоторым удивлением отозвался он. — «Добро» я вам дал, а у меня тут дела поважнее. Тут министры образования, здравоохранения, потрудней задачу решаем. Потом расскажете. Удачи.

«Однако, — усмехнулся Судских. — С нашим атаманом не приходится тужить…»

Небо колыхалось от сполохов, воронье не унималось дотемна, а с наступлением ночи только стоны раненых указывали путь подборным людям отыскивать еще живых воинов.

Последний день Куликовской битвы был ужасающ. Засадный полк князя Владимира Андреевича ударил напряженной тетивой и смел ордынцев к реке. Уставшие от долгой брани, они валились на бегу, не достигнув спасительной воды; наметались кучи ордынцев, где раненому оставалось мало надежд выбраться наружу. Кони преследующих увязали в скоплении тел, и жуткая сеча царила из конца в конец до самого кровавого заката.

Племяннику воеводы Боброка, Гургуте, досадливо не повезло. Дядя велел держаться у левого стремени, а конь Гургуты сразу споткнулся о павшего ордынца, и безусый Гургута не совладал с поводьями, а когда осадил жеребца, Боб-рок уже рубился шагах в тридцати и пробиться к нему не было никакой возможности. Озлившийся Гургута рубил направо и налево, не помышляя боле о дядькином наказе. Запах крови, неведомый доселе, мутил, то бодря, то опьяняя, и лихо было крушить головы и полосовать спины убегающих ордынцев, не заботясь о себе самом.

Касожья стрела настигла его, когда он наметил проход к вставшим кругом ордынцам. Они выставили копья и скрывали за ними вислоухого ханка — хороша добыча! Гургута рванулся к кругу и оглянулся недоуменно, кто же это его торкнул в правое плечо, и увидел шагах в пяти оседающее тело касога. Скатывалась отрубленная голова с касожьих плеч, валился предательский лук из руки, и непонятно было, с чего вдруг выпал меч из его длани, а конь вздыбился и небо меняется местом с землей.

Больше Гургута ни о чем не помышлял. Очнулся затемно, едва услышал голоса перекликающихся подборных людей. Помогай Бог —* сейчас дойдут и до него. Хотел крикнуть, но боль ударила в правое плечо. Хотел шевельнуться и не смог: давили тела, наваленные в беспорядке сверху, дышалось трудно и мерзко от опорка прямо в нос. Стало обидно, и Гургута беззвучно заплакал. Никто его тут не отыщет, никто не спасет. Рана-то, может, и не опасна, только позу сменить невозможно: стрела обломилась, а у касожьих стрел длинные наконечники… Эта проникала глубже и глубже в тело под лопатку, причиняя муки медленной казни.

Собрав последние силы и закусив нижнюю губу, Гургута извернулся на бок. Полыхнуло огнем по телу от правого плеча в живот, сожгло сознание, но неодолимая жажда воздуха и простора не дала ему заново провалиться в пропасть небытия. На миг явилась маманя, горестно наблюдавшая, как он высвобождает тело из-под убиенных, исчезла, подъехал следом дядька Дмитрий. Он сказал что-то племяннику, и явно грубость, как всегда: «За сиськи девок цапаешь, меч держать сподобишься, а ну руби! Меч с потягом опускай!» Не собирался он огорчать дядьку, так сеча, словно стремнина, закрутит, понесет, берегов не узнать, где левый, где правый.