Денис Абсентис - Начало

— Тут есть еще один момент, на который обычно не обращают внимание. Правильнее было бы сказать, что во время Большого террора каждый день расстреливали в полтора или даже в два раза больше, чем за весь предшествующий год. Ибо фактически безумные репрессии шли отнюдь не все эти два года целиком. Магия двух цифр 1937–1938 застилает нам глаза, но реально массовые расстрелы в целом шли всего чуть больше года — с августа 1937 года по октябрь 1938-го. Или, скажем по-другому, основной психоз начался после летней страды 1937 года и закончился после страды года следующего. Эти данные справедливы для всех областей, можно посмотреть любой график расстрелов. Таким образом, расстреливали за этот период, соответственно, примерно в 500 раз больше, чем за любой другой год репрессий. То есть система взбесилась и уничтожила за год столько людей, сколько в обычном своем, пусть и тоталитарном состоянии, могла приговорить к смерти лишь за полтысячелетия.

— Ну, если ты имеешь в виду не просто политическую борьбу с троцкистами, ленинцами и прочими, а именно неоправданно гигантский масштаб расстрелов в данный конкретный период, то да, это явно требует объяснения. И, как я понимаю, никакой вразумительной версии по сей день нет.

— Именно так, я не о причинах, а о катализаторах. За время правления Сталина, да и в царской России, репрессивные меры применялись достаточно широко — но такого никогда не происходило. Неизбежно встает вопрос — в чем состояла цель? И возникает ответ — цели не было. Все существующие объяснения суть надуманные рационализации. Ну, собирались отстранить какую-то группу от власти. Легко допускали возможность их расстрела — человеческие жизни в то время ценились мало. Был создан механизм репрессий, прослеживалось желание расправиться с политическими врагами, троцкистами, ленинской гвардией, кулаками и — возможно, настоящими — вредителями. Как повелось, в мясорубке страдали и невиновные, «лес рубят — щепки летят», это тогда никого не волновало, государство, как ни крути, тоталитарное. Но вдруг маховик репрессий раскрутился настолько дико, как никто даже не ожидал. Чистка, направленная в основном против номенклатуры и противников Сталина, неожиданно обернулась Большим террором против самых широких слоев населения. Из-за «щепок» уже стало не видно «леса». Пошел какой-то другой незапланированный изначально процесс. Началось то самое безумие, исходный источник которого нужно искать все же далеко не только в органах, приказах и установках сверху, а в самом обществе, в сложившейся обстановке.

Возникла лавина доносов и сшитых на скорую руку дел. Репрессии охватили все регионы и все без исключения слои населения, от высшего руководства страны до бесконечно далеких от политики крестьян и рабочих.

— Может, просто надо было внушить населению страх и ужас перед властью?

— Не репрессии внушили страх, а страх породил репрессии. Это явилось не сразу осознанным и неприятным сюрпризом. Как будто какие-то высшие силы вмешались в планы. Но руководство в высшие силы не верило и на Господа не уповало. Зато свято верило в плетущих свои сети классовых врагов. Где-то они даже были, возможно, правы, но слепы. Год спустя Сталину стало ясно — вредители как-то сумели обмануть советскую власть и расстрелять не только тех, кого, по мнению власти, следовало, но и тех, кого, вроде бы, не следовало, и многократно больше, чем планировалось. Значит, столь массовые расстрелы тоже суть вредительство, и пришло время разобраться с хитрыми врагами-хамелеонами, пробравшимися в органы. Что именно произошло, никто не понял, но теперь стали уничтожать уже тех, кто стрелял или чересчур одобрял эти расстрелы. Репрессии развернулись против их инициаторов. Заколдованный круг. Ну, и «щепки» по-прежнему продолжали массово разлетаться в разные стороны. Примерно то же самое происходило во Французскую революцию, которая также была спровоцирована отравлением спорыньей.

— Тут вот какая штука — крестьяне, отравленные спорыньей, это понятно. Местные работники НКВД — вполне допустимо. Но ведь репрессии в годы Большого террора проводились планово. Определялись группы и категории населения, подлежащие арестам и расстрелам, выделялись «лимиты» на расстрел. На заседании Политбюро утверждались контрольные цифры на арест и расстрел врагов народа. А эти-то ребята зараженный хлеб не ели. Или ели?

— А какой хлеб они ели? Не иначе, как из зерна с особо проверенных полей. А кто такими полями мог заниматься? Надо полагать, Лысенко и занимался.

— То есть точно ты этого не знаешь? К тому же у них, надо думать, хлеб был пшеничный.

— Не знаю пока, — признался Алик. — Но пшеницу Лысенко заражать научился.

— Опять додумываешь?

— Нет, об этом Лысенко пишет прямым текстом.

— В смысле? Сам признается, что заразил зерно спорыньей?

— Фактически, да — у него не было возможности совсем это скрыть, из многих колхозов шли тревожные сигналы о заражении пшеницы спорыньей. Мягкая пшеница спорыньей заражается в естественных условиях крайне редко, но у народного академика это получилось. Лысенко вынужден был отреагировать и, конечно, постарался сильно занизить масштаб проблемы. Ну и насчет контрольных цифр на расстрел — их ведь снизу подавали. И панически большие. Ибо враги кругом мерещились. Увеличивали лимиты, чем вводили руководство в еще большую панику — стреляют, стреляют — а врагов все больше и больше. Положительная обратная связь. Система пошла вразнос. Так и продолжалось до следующего урожая. Благо, что 1938 год был сухой. Зерно оказалось заражено меньше, безумие прекратилось.

— Оно, как ты сам говоришь, прекратилось в октябре.

— Конечно, эпидемии эрготизма обычно и заканчивались осенью, с запозданием от сбора урожая. Пока новый хлеб попадет на стол, пока спадет паника.

Напомню, что чудо Женевьевы, спасшей Париж от эпидемии, празднуется вообще в ноябре. Кстати, тех, кого арестовали до ноября 1938 года и не успели сразу отправить в лагеря или расстрелять, стали с конца года просто отпускать, не менее ста тысяч были освобождены в 1939 году. К тому же спорынья — не единственный фактор. Ее ядовитость и состав алкалоидов связаны с солнечной активностью, которая может влиять на людей не только опосредственно через спорынью, но и другими путями, теми же магнитными бурями, например. А 1937 год — максимум солнечной активности. К концу 1938 года одержимость населения пошла на спад, хотя психозы и галлюцинации вспыхивали еще на протяжении нескольких лет. В 1939-43 годах по России, Белоруссии, Украине прокатилась волна дел, связанных с видениями. Люди получали сроки за «распространение диверсионных слухов и пропаганду мистических настроений». Средневековые архетипы ужаса вновь ожили и обрели свою кровавую плоть. Теперь кто угодно, колхозники, шоферы, военные, врачи и дачники, видели все тех же женщин, бредущих по колено в лесных кронах, огненные колеса, пляшущих мертвецов без головы. Об этом можно было прочитать в подборке материалов из архива НКВД в начале 90-х.