Денис Абсентис - Начало

— Интересный ход католической церкви.

— Чуть больше месяца назад я как раз был в Сан-Бартоломе-де-Пинарес в Испании на ежегодном празднике святого Антония Великого. Это было впечатляющее зрелище, лошади прыгали через пылающие костры, разложенные по всей деревне. Аллюзия на «огонь святого Антония» полная, но исходных причин уже никто не понимает. Кстати, надо заметить, есть у этих двух Антониев и кое-что общее — Антоний Падуанский считается основателем секты флагеллантов-самобичевате-лей. Так что он тоже связан с массовыми психозами.

— Ладно, сейчас возвращайся в отель. Сегодня у тебя по плану отдых, походи по магазинам, купи себе новую одежду, а у меня есть еще дела в городе. С утра решим, что нам делать дальше, но в Париже в любом случае излишне задерживаться тоже не стоит. Я купил пару нетбуков, памятуя, как ты увлеченно рассказывал, что любую информацию можно найти в сети. Что ж, сейчас у тебя есть возможность доказать это на практике. В этой сумке твой, возьми его с собой. Необходимо понять, с чем мы столкнулись и с кем имеем дело.

— Да, все прямо как по Перуцу, — пробормотал Алик. — Нам дано пять дней, чтобы победить чудовище.

Я подозрительно покосился на Алика. Мне показалось, что он воспринимает происходящее как какую-то компьютерную игру.

— Я Лео Перуца имею в виду, — пояснил Алик, — очень загадочный автор. Ты читал его книгу «Мастер Страшного суда»?

— Нет, никогда даже не слышал о таком авторе. При чем он здесь?

— Я с детства люблю его романы. А когда начал разрабатывать поднятую им тему влияния спорыньи на историю, то был поражен, каким образом Перу-цу удалось предвосхитить не только открытие ЛСД, но и наглядно описать механизмы действия «установки» и «обстановки», которые будут официально признаны лишь полвека спустя.

Я довел Алика до отеля, взял у него второй ключ от номера и поехал на окраину Парижа, где у меня была назначена встреча.

В отель я вернулся только под утро и, решив позавтракать позже, сразу пошел в номер. Алик сидел в кресле с нетбуком в руках. Похоже, он вообще не спал ночью. Я мельком взглянул на его компьютер. На экране была открыта книга Перуца. Черт, вовсе не для этого я покупал нетбуки.

— Мне кажется, что читать сейчас художественную литературу — это не самая актуальная задача в нашем положении, — осторожно заметил я.

— Мне представилось, что Перуц писал в своей книге о нас. Мы столкнулись с чудовищем и должны идти по его следу, — ответил Алик и продекламировал верхний абзац с открытой страницы:

«Пять дней продолжалась романтическая охота, преследование незримого врага, который был не существом из плоти и крови, а страшным призраком минувших веков. Мы набрели на кровавый след и пошли по этому следу. Молча открылись ворота времени. Никто из нас не предвидел, куда ведет путь, и чувство у меня теперь такое, словно мы с трудом, шаг за шагом, ощупью пробирались по длинному темному коридору, в конце которого нас поджидало чудовище с поднятой дубиной…»

— Дело не в том, уложимся мы в пять дней или нет. Меня как-то не очень волнуют мистические призраки и чудовища из глубины веков. Я больше опасаюсь вполне живых людей, мотивов действий которых я не понимаю.

— Не принимай все так буквально. Но не стоит недооценивать Перуца. На мой взгляд, он тонко чувствовал нечто подобное тому, с чем мы столкнулись. Что, если неявный ключ к происходящему мы сможем найти именно у него?

Я ничего не ответил, но подумал, что иметь в невольных напарниках в игре на выживание романтического фантазера — не бог весть какая удача при данных обстоятельствах. Однако раз уж все так сложилось, пора было попробовать внести хоть какую-то ясность в происходящее.

— Хорошо, давай пока оставим Перуца в покое и выясним некоторые более существенные сейчас моменты. Для начала я, пожалуй, жду твоего подробного рассказа о том, каким образом ты нажил себе неких таинственных врагов. Что такого важного ты накопал по вопросу этой спорыньи? Понимаю, что ты этого сам не знаешь, посему просто рассказывай все подряд. Кому ты посылал рукопись? Кто был в курсе наличия антикварного листа с печатью? Начни, впрочем, с основных выводов своих исследований. Или, лучше, с более недавних по времени событий, а средневековые чудища пусть подождут своей очереди. Например, упомянутая тобой связь отравления спорыньей с безумием 1937 года может быть более интересна. Отношение Лысенко с дьяволом и колдунами Вуду пока прибереги для следующего романа.

— Ну, хорошо, — задумался Алик, — Дело в том, что мы до сих пор не знаем, что именно произошло в пресловутых 1937–1938 годах. В исторической литературе события в СССР тех лет обычно называют «ежовщина», «большой террор» или «великое безумие» и преподносят как акцию, не имеющую никакого рационального объяснения. Иногда термины размазывают на больший период, но это неверно. В остальные годы террор вполне объясним без привлечения мистических причин. Но этот год выдался очень влажный, и урожай был хороший.

— Я понимаю, что твоя мысль — это все от спорыньи. Не слишком ли ты увлекся?

— У тебя всегда привычка возражать, не выслушав аргументы? — огрызнулся Алик. — Прежде всего надо понять, что все многочисленные споры на эту тему ведутся вокруг количества расстрелянных и арестованных в те годы, что для нас не имеет никакого значения. Спорить об этом — бессмысленное занятие, только динамика важна для анализа. Подобным образом количество ведьм, сожженных инквизицией, долго увеличивали и дошли до абсурдных 13 миллионов. А когда стало ясно, что перегнули раз в сто, то многим стало казаться, что ведьм вообще не жгли. Как будто даже сотня тысяч — это вообще ничего. Обычно такое вольное обращение с цифрами — это не осознанный антипиар, а просто несовершенная человеческая психология, так спонтанно получается. Но в итоге черные страницы истории частично отмываются таким способом. Ровно то же самое произошло и со сталинскими репрессиями. Когда стало известно, что цифры иногда полемически завышали чуть не в сотню раз, то многим стало казаться, что и самих репрессий почти не было. Тем не менее репрессии все равно были массовыми, даже средневековые инквизиторы могли бы позавидовать размаху, но для анализа только относительные показатели имеют значение. По ним видны тенденции, а большего нам ничего не надо. Ты в курсе, какой всплеск расстрелов был в эти годы в сравнении с остальными? Только это имеет значение для понимания процесса.

— Полагаю, ты не хуже меня знаешь, что всплеск был огромный. Насколько я помню, число расстрелянных увеличилось по сравнению с предшествующими годами более чем в 300 раз. То есть расстреливать в 1937 году стали каждый день столько людей, сколько за весь предшествующий год. В 1938 году все повторилось, а в 1939-ом закончилось, в смысле, вернулось к состоянию до всплеска. Я сужу по минимальным официальным цифрам, тут ты прав — пропорции не меняются от того, занижены они или нет. Эти два года совершенно аномальны по репрессиям.