Александр Лавров - От Кибирова до Пушкина

Жалящий жужжащий «шмель» из Шир азаи «кн язь (благородного) экст аза», сочетаясь в чувствительности Г аф иза, создают своей контрастностью «электрическое» напряжение, бьющее по сердцу риторически, семантически, фонетически. Риторически строка делится на две равные части: в первой оба эпитета («шмель» и «князь») — антиномические метафоры, а вторая пара просто денотирует деятельность заботливого учителя. Оркестровка первого полустишия обыгрывает звенящие «z» вместе с палатизациями носовых m’ el’, n’a, z’ и открытыми передними а.

В произношении словесных жестов этой строки замена ударения в центральной 4-ой стопе являет изысканный интонационный эквивалент. После наибольшего и повторного заднеязычного снижения открытых «а» второе полустишие вдруг отмежевывается высоким «и», форсирующим наивысшую позицию спинки языка, и переносом его кончика свистящим «s» в первом слоге эпитета « мист агог». Этот контрастный звук подкрепляется соседним союзом «и», и оба приводят к всеединящему последнему иктусу строки и «Гимна» в имени Гаф из . Перевернутые ассонансы i… azпервого и a… izпоследнего полустишия скрепляют связь эпитета с субъектом. Благодаря задненебной артикуляции слогов gog, ugи gaподчеркивается смысловая разница между метафорическими чувственными и обыденно-декламативными эпитетами обоих полустиший. Эти слоги, сконцентрированные в эпитете «князь» (высокий вершитель экстаза), передают отточенность его дерзаний, переводя их на зурно-цикадную передачу трепетного ожидания.

Если «князь экстаза» означает аристократичность и остроту этих дерзаний, то «мистагог… Гафиз» второго полустишия придает этой стихии философское направление определенного учения, а «друг Гафиз» — интимность [1493]. Тут ритмика ударений на каждой стопе усиливает будоражащее интонационное отражение искомого «трапезного ликования». Потенциал жала,внесенный «шмелем» в «Палатку Гафиза» и в финальную строку ее «Гимна», соответствует восприятию Белого: звук «z» — «горячий луч». А смычки в той же строке задненебных ( gog, ugи ga) — составные хлебниковского «удара луча о твердую плоскость». Иванов мог бы принять и определение Туфанова в отношении фонетики и, метафорически, в смысле цели данной «трапезы».

Для «посвященных» ритуализированность «Гимна» подчеркивалась несколькими уровнями значений «вечери». На мой взгляд, помимо собственно биографического, необходимо указать читателю по крайней мере четыре таких уровня значений: «княжескую» изысканность, остроту дерзаний, духовно-философское устремление и интимность, как неотъемлемые составные культа, посвященного Гафизу. Неотъемлемая часть гафизитского ритуала — «вино», именно вино прославило город фарсийского поэта, и словом «вино» открывается вторая строка «Гимна». Следовало бы ожидать в финальной строке « х мель Шираза». Замена слова «хмель» шипящей аллитерацией « ш мель» обостряет напряжение: контрасты первых двух эпитетов крайне неожиданны. И именно в «шмелевом аспекте» Иванов вскоре почувствует свой разлад с другими гафизитами: не в ритуальном «хмеле», а в экзистенциальном «дерзании». Что для него было переступанием заветного барьера, для них было естественным актом, и наоборот, его мистический идеал панэротизма оказался чуждым друзьям Кузмина, лишь своеобразным интеллектуальным курьезом. Через три недели Иванов, ужаленный тем же «шмелем», обратится к тем же друзьям, форсируя тот же, ставший двужалым, звук «z» [1494].

Для следующего собрания гафизитов, 8 мая 1906 года, Вяч. Иванов написал стихотворное приветствие «Друзьям Гафиза»; другой вариант названия — «Встреча гостей». Оно имело торжественно-шутливый подзаголовок «Вечеря вторая. 8 мая 1906 года в Петробагдаде» и было подписано именем «Гиперион». Чтением «Встречи» открылась «вечеря вторая», очень точно описанная Кузминым.

У Ивановых новых были: Бакст, Бердяева, Городецкий и Сережа (Ауслендер. —А. Ш.)<���…> В<���ячеслав> И<���ванович> читал свое стихотворение, Городецкий импровизировал. Все целовались, я не целовался только с Сомовым и Бердяевым. Играли на флейтах. [1495]

«Встреча гостей» начиналась с перечисления основателей «вечери», в своем единстве воплощающих поэта и мистика Гафиза. По порядку стихотворения это Кузмин (Антиной-Харикл), Зиновьева-Аннибал (Диотима), Нувель (Петроний-Корсар), Бердяев (Соломон) [1496], Сомов (Аладин) и сам Иванов (Гиперион-Эль-Руми):

Гости — те самые «новые», названные в дневнике Кузмина: Ауслендер (Ганимед), Городецкий (Гермес), Апеллес (Бакст) и, быть может, Бердяева, комплиментарно названная Музой Мельпоменой. В стихотворении разыгрывался как бы ритуал посвящения, инициации: сперва вопрос, обращенный к непосвященным, затем — указание на символический смысл таинства и, наконец, заклятие, требование соблюдения тайны от допущенных на священный пир.

При жизни поэта этот текст не печатался и увидел свет в 1974 году в составе примечаний О. А. Шор в томе 2 брюссельского Собрания сочинений [1497]. По ее свидетельству, «Встреча гостей» первоначально предваряла «Гимн». Свидетельства О. А. Шор являются почти всегда достоверными, однако мы не знаем, на каких материалах она основывается в данном случае: автографа или списка ни первого, ни второго текста в Римском архиве В. И. Иванова не выявлено. Дж. Малмстад в 1977 году перепечатывает ту же ивановскую «Встречу гостей», ссылаясь на полученную им машинопись [1498]; Н. А. Богомолов указывает на список рукой Кузмина в РГАЛИ (Ф. 232. Оп. 1. Ед. хр. 6) [1499].