Александр Чанцев - Литература 2.0

Опубликовано в: Новый мир. 2010. № 2.

Куланов А. Обратная сторона Японии. М.: ACT: Астрель, 2008. С. 250.

Мещеряков А. Быть японцем. История, поэтика и сценография японского тоталитаризма. М.: Натапис, 2009. С. 541.

Гудков Л. Негативная идентичность. М.: НЛО; ВЦИОМ-А, 2004. С. 9–10.

Содержательный разбор отношения Оэ к фигуре Императора, а также разбор его полемики с Мисимой по этому поводу см.: Napier S. J. Escape from the wasteland: Romanticism and realism in the fiction of Mishima Yukio and Oe Kenzaburo. Harvard University, 1995. P. 145–176. О взглядах Мисимы и Оэ также сказано, что их взгляды на войну развились как реакция на «политическую атмосферу 60-х», а «несмотря на их идейные предпочтения, можно, кажется, сказать, что оба автора обнаружили в теме войны точку внутреннего отсчета». Там же. С. 6.

Однако многие на Западе склонны считать эти темы главными у Мисимы — см., например: «Описание потерянности в послевоенном мире появляется во многих произведениях Мисимы. Мы должны понять этот мир так, как его воспринимали японцы, если мы хотим понять, почему столь непохожие писатели, как Кавабата и Мисима, характеризовали собственное творчество выражением „послевоенный нигилизм“». Petersen G. В. The moon in the water. Understanding Tanizaki, Kawabata, and Mishima. Honolulu: University of Hawaii Press, 1992. P. 312–313. Пер. с англ. мой.

Позволю себе сослаться на свою работу: Чанцев А. Бунт красоты. Эстетика Юкио Мисимы и Эдуарда Лимонова. М.: Аграф, 2009. С. 5–46.

Хидзия-Киршнерайт И. «Военная вина, послевоенная память»: преодоление прошлого в Японии // Память о войне 60 лет спустя: Россия, Германия, Европа. М.: НЛО, 2005. С. 491.

Мисима Ю. Исповедь маски / Пер. с яп. Г. Чхартишвили // Мисима Ю. Смерть в середине лета. СПб.: Азбука-классика, 2005.

Здесь, кажется, мы имеем дело с мотивацией «по Ницше»: «Вы утверждаете, что благая цель освящает даже войну? Я же говорю вам: только благо войны освящает всякую цель» ( Ницше Ф. Так говорил Заратустра // Собр. соч.: В 2 т. Т. 2. М.: Сирин, 1990. С. 38. Переводчик не указан).

Впрочем, эта реакция была неоднократно отмечена в XX веке. Ср.: «…в самый разгар поражения, когда стыд грозит придавить нас к земле, в нас внезапно просыпается неистовое чувство гордости. Оно длится недолго — ровно столько, сколько нужно, чтобы опустошить нас и лишить всякой энергии <���…>» ( Стран Э. М. Горькие силлогизмы / Пер. с фр. А. Головиной и В. Никитина. М.: Алгоритм; Эксмо, 2008. С. 183). А также: «Бомбардировки на западе страны. — В таком тяжком для Франции испытании — какая-то радость, рожденная чувством солидарности. — В чем дело? Не станем же мы любить испытания, выпавшие на долю других, за то совершенствование, которое оно вносит в нашу дражайшую душу?» ( Монтерлан А. де. Дневники 1930–1944 / Пер. с фр. О. Волчек. СПб.: Владимир Даль, 2002. С. 420).

Американская исследовательница справедливо утверждает, что нарочитый эскапизм был следствием травмы от войны, и, несколько менее справедливо, говорит о том, что фиксация на сексуальном в этом романе Мисимы есть свидетельство разложения традиционных японских ценностей ( Napier S. J. Escape from the wasteland… P. 53–54). Последнее высказывание, на мой взгляд, не учитывает в полной мере исконной японской толерантности к чувственному миру.

Мещеряков А. Быть японцем. С. 357.

Мещеряков А. Быть японцем. С. 355.

Мерло-Понти М. Видимое и невидимое / Пер. с фр. О. Шпарага. Минск.: Логвинов, 2006. С. 89.

Моррис А. Благородство поражения: Трагический герой в японской истории / Пер. с англ. А. Фесюн. М.: Серебряные нити, 2001. С. 262.

Впрочем, другие нации отвечали японцам тем же — поведение американцев во время войны и оккупации свидетельствовало о том, что японцев они считали за людей третьего сорта, а негативные чувства, оставшиеся у китайцев и корейцев после оккупации их земель японцами, ощущаются до сих пор — например, в виде корейских протестов против визита премьера Японии в храм Ясукуни, посвященный жертвам в войне и являющийся символом японского милитаризма, или китайских протестов против замалчивания в японских учебниках истории учиненной японцами резни в Нанкине.

Мещеряков А. Быть японцем. С. 361.

Дубин Б. Слово — письмо — литература: Очерки по социологии современной культуры. М.: НЛО, 2001. С. 157.

См.: Хидзия-Киршнерайт И. «Военная вина, послевоенная память»… С. 500. Слова «поражение» избегали даже при том, что: «Самое полное поражение не замарает репутацию героя и его сподвижников. Более того, в мистическом японском понимании героизма ничего не приносит такой удачи, как поражение», и: «Японское поклонение герою как полубогу, терпящему поражение из-за мирской нечистоты, усиливает эмоциональную и эстетическую привлекательность моно-но аварэ („очарование вещей“)…» ( Моррис А. Благородство поражения. С. 17, 59–60). В чем-то японцы были верны своему средневековому менталитету (например, даже ценой собственной смерти избегали сдаваться в плен, что могло покрыть их позором), в чем-то же отступили от него в угоду политической конъюнктуре…

Мисима Ю. Золотой Храм / Пер. с яп. Г. Чхартишвили. СПб.: Северо-Запад, 1993.

Подобная реакция противоречит обычной — ср.: «В переломный момент, когда отчизна повержена в прах, мы познаем такие глубочайшие источники боли, в сравнении с которыми все индивидуальные страдания, гнетущие нас, представляются лишь тоненькими ручейками» ( Юнгер Э. Сады и дороги: дневник / Пер. с нем. Е. Воропаева. М.: Ad Marginem Пресс, 2008 С. 313).

О том, каким почтением пользовалась обожествляемая фигура императора, что не имело аналога в опыте западных стран, на примере императоров Мэйдзи и Тайсё см.: Мещеряков А. Быть японцем. С. 20–21, 27.

По остроумному замечанию У. Эко, «…уничтожать Киото — все равно что взрывать Ватикан с целью навести порядок в Риме» ( Эко У. Полный назад! «Горячие войны» и популизм в СМИ / Пер. с ит. Е. Костюкович. М.: Эксмо, 2007. С. 329–330).

«Метеорологический» образ из «Несущих коней», романа из тетралогии «Море изобилия».

По закону «Об охране общественного порядка» преследовались в то время многие «несогласные» — так, Т. Кобаяси, упомянутый, кстати, Мисимой в его (не переведенной у нас) повести «Шелк и проницательность» (1964), был замучен до смерти в полицейском участке за свои левые убеждения, а С. Такигути подвергся преследованиям за увлечение сюрреализмом.