Александр Чанцев - Литература 2.0

Утопические, антиутопические, в целом дистопические сюжеты в литературе становятся распространенными в эпохи, когда в обществе утверждается мысль, что существующая ситуация утвердилась надолго [335] Исследователи утопической литературы отмечают, что утопии возникают в критические эпохи, предшествующие масштабным социальным катаклизмам («В XVIII веке произошел мощный взрыв утопического творчества, так как социальная действительность начала разрушаться на глазах современников. Утопии способствуют ментальному разрушению социальной действительности, подготавливая, таким образом, революции. Ментальное разрушение и созидание действительности служит переходом к реальному разрушению и созиданию» ( Маравалль X. Утопия и реформизм // Утопия и утопическое мышление: антология зарубежной литературы. С. 231)). Массовое появление антиутопий в свою очередь ни о чем хорошем свидетельствовать так же не должно… Впрочем, Чоран в свое время высказывал и противоположную идею: «…обществу, которое неспособно дать жизнь утопии и посвятить себя ей, угрожает склероз и распад» ( Чоран Э.-М. Механика утопии / Пер. с фр. Б. Дубина // Апокалипсис смысла: Сборник работ западных философов XX–XXI вв. М.: Алгоритм, 2007. С. 214), имея в виду, судя по всему, витальные потенции, могущие находить выражение и в революции. и имеет явную тенденцию лишь ухудшаться в будущем, а людей не покидает ощущение отчуждения от участия в истории. В этом смысле рассматриваемые романы являются лишь естественной фиксацией рессентимента и царящего в обществе ощущения потерянности в нынешней политической ситуации, а их популярность, видимо, связана с удовлетворением потребности читающих кругов российского общества в своего рода фантазматическом катастрофизме. По своей эмоциональной окраске эта потребность является скандальной, она сродни интересу к описанию всяческих кровавых происшествий в «желтой прессе». Далее трансляции этого катастрофизма ни один из авторов не идет; не пытаясь предложить свой проект будущего, романисты подменяют его критикой настоящего, экстраполируя его в будущее и занимая, по сути, эскапистскую позицию. Это, безусловно, придает анализируемым произведениям формальные черты дистопического жанра, но не делает их дистопиями в чистом виде, потому что настоящая дистопия — в имплицитном, максимально зашифрованном виде или апофатически — подразумевает хотя бы намек на «светлое будущее», на то, каким оно могло или должно было быть [336] «Акцент на социальности и политике, сделанный современной русской литературой, кто-то объяснит тем, что Россия выздоравливает, сосредотачивается, что она Обретает Идеи», — уверяет политический деятель и писатель Сергей Шаргунов, комментируя произведения С. Доренко, А. Проханова и З. Прилепина (Шаргунов С. Дом мод увешан флагами // Ex Libris НГ. 2006. 20 июля [http://exlibris.ng.ru/subject/2006-07–20///1_house.html]). Впрочем, на мой взгляд, это равным образом может свидетельствовать об обратном: ситуация настолько тягостна и взрывоопасна, что членам культурного сообщества постоянно хочется ее обсуждать. .

Авторы данных книг оказываются вполне заинтересованы в создании едкого памфлета (Быков в «ЖД», Проханов в романе «Теплоход „Иосиф Бродский“» [337] Екатеринбург: Ультра. Культура, 2006. , Доренко в «2008»), бывают вполне изощрены в описании различных технологий, как «научных» (различные фантастическо-киберпанковские «гаджеты», описанные в повести Сорокина), так и «политических» (описания технологий формирования общественного мнения и управления людьми у Смоленского и Краснянского), в анализе всевозможных тенденций современного общества, — но не в производстве новых смыслов, которые могли бы объединить разделенное общество. И, если у Славниковой фиксируется потребность общества в единении, поиске точек соприкосновения с Другим, то это приводит в итоге к избеганию Другого: «И все-таки это не походило ни на народный бунт, ни на военный путч. Москва напоминала огромный, переполненный войсками и беженцами вокзал, где все искали своих » (курсив мой. — А.Ч. ). Конечно, возникает вопрос, заинтересовано и вообще готово ли само нынешнее общество к порождению объединяющих политических и идеологических концепций. Но я позволю себе на него не отвечать: достаточно указать на то, что столь массированное производство произведений сходной направленности становится важным фактором общественной жизни. И отметим еще одно свойство этих антиутопических произведений — их изоляционистский характер.

Показательными в этом плане выступают романы Быкова «ЖД» (Россия в нем — единственная страна, не имеющая запасов волшебного топлива флогистона, в результате чего она оказывается «выпавшей» из мирового сообщества) и Сорокина (Россия отделена от Европы высокой стеной наподобие Берлинской и замкнулась в полной «самобытности»: ее общественная жизнь представляет собой стилизованный «ремейк» ее же средневекового прошлого). Кажется, общий вывод выбранных авторов состоит в том, что Россия окончательно и безнадежно оторвалась от всего мира, в принципе утратила потенцию к культурно-политическому взаимодействию с остальными странами (или обязана ее утратить) [338] «Здесь нам нет необходимости ввязываться в надоевшую всем полемику по поводу глобализации и национальных государств, основанную на предположении, будто они несовместимы друг с другом. Мы, напротив, полагаем, что национальные идеологи, функционеры и администраторы все в большей мере обнаруживают, что ради достижения своих стратегических целей им нельзя действовать и думать только в национальных рамках, без учета остального мира», — признают даже лидеры антисистемных борцов, авторы нашумевшего трактата «Империя» Хардт и Негри ( Хардт М., Негри А. Множество: война и демократия в эпоху империи / Пер. с англ. под ред. В. Л. Иноземцева. М.: Культурная революция, 2006. С. 84). Это утверждение кажется тем более важным, если иметь в виду, что положение российской политической элиты является, мягко говоря, противоречивым: при всех изоляционистских заявлениях нынешнего руководства оно чрезвычайно сильно связано с западными финансовыми и экономическими структурами. См. об этом в интервью М. С. Горбачева: Шпионские войны. Живой сезон // Новая газета. 2007. 23 июля (http://www.novayagazeta.ru/data/2007/55/08.html). и оказывается обреченной и погребенной под грузом собственных проблем и неразрешимых противоречий. Внимания писателя-«футуролога» заслуживает лишь то, какие формы примет агония страны, как долго она продлится и кто или что нанесет coup de grace…

Все это, возвращаясь к жанровым определениям анализируемой тенденции, позволяет определить эти произведения как политическую сатиру (подчас награни пасквиля, как у Доренко и Проханова). Однако все они, что для сатиры необычно, полны фаталистических настроений. Этот же фатализм не дает оснований определить эти произведения как «чистую» дистопию: высмеивание неблагоприятной общественной ситуации становится ее частью, на симулятивном уровне встраивается в матрицу ситуации, воспроизводясь в ней самой. Например, в романе Славниковой не только повторяется революция столетней давности, но и каждый следующий президент похож на предыдущего… (Кстати, о матрице: если согласиться с выводами М. Хардта и А. Негри и давними пророчествами Ж. Бодрийяра, то некоторые, довольно безобидные, протестные движения вроде «зеленых» и «альтерглобалистов» требуются системам управления государств и/или транснациональных корпораций для того, чтобы дать «выпустить пар» ее молодым и потенциально опасным членам).