Мирей Матье - Моя судьба. История Любви

Осень 1964 года тянулась для меня как долгая зима. Господин Коломб предложил мне принять участие в нескольких гала-концертах в различных местах. Папа не возражал.

— Это поможет тебе быть в голосе. Нельзя допускать, чтобы он слабел!

При одной мысли, что мой голос может зазвучать хуже, меня охватывал ужас. Папа объяснил мне, что над голосом надо постоянно работать, его надо беречь и лелеять. И я твердо решила делать все, чтобы мой голос ничуть не ухудшился.

Перед моим выступлением на «Турнире» тетя Ирен дала мне свои румяна и тени для глаз. Теперь для «моих» гала-концертов я уже сама покупала себе косметику в магазине «Дам де Франс». Тут у меня просто разбегались глаза. Я колебалась, что выбрать: ярко-красные или бледно-розовые румяна, голубые или ультрамариновые тени; я без конца прибегала к советам полной белокурой продавщицы, которая вполне могла служить витриной магазина: лицо ее было раскрашено во все цвета радуги. Она была яростной поклонницей «Песенного турнира», и потому я стала ее излюбленной клиенткой: она даже обращалась ко мне на «ты». Теперь, когда я возвращалась домой с целым набором косметики, папа не делал мне ни малейшего замечания: никто в семье не сомневался в успехе моей удачно начавшейся карьеры.

Однако на втором этаже мэрии, куда я чуть ли не каждый день наведывалась за новостями, начинали уже беспокоиться. Господин Коломб звонил по телефону Роже Ланзаку, стремясь добиться моего участия в «:Теле-Диманш» [2] «Воскресная телепередача» (фр.). — это была самая популярная передача, в которой участвовали самодеятельные певцы со всех концов Франции.

— Эта девочка, Мирей Матье, одержала блестящую победу на нашем городском конкурсе; она вполне могла бы достойно выступить и в общенациональном конкурсе.

— А он что говорит?

— Говорит, что им деваться некуда от желающих принять участие в конкурсе. Так что раньше 1966 года попасть туда нет никакой надежды.

Когда же господин Коломб вторично позвонил Роже Ланзаку, тот вышел из себя:

— Я же вам сказал — до 66-го года ничего не получится!

Ждать еще почти два года. Да это же целая вечность! Безрадостная пустая жизнь, унылая, как высохшее русло реки. А ко всему еще рассеялись и последние смутные надежды, когда пришел ответ из фирмы, выпускавшей пластинки, куда мы тоже обращались. К сожалению, ответ был отрицательный.

— А что они пишут, господин Коломб?

— Им, видишь ли, нужно нечто незаурядное.

Стало быть, по их мнению, я заурядная? От этой мысли у меня долго щемило сердце.

— Побольше терпения, милая моя Мими, — уговаривал меня господин Коломб. — А пока ты будешь петь в парке, где устраивают выставки.

Я извлекла на свет божий свое черное платье и туфли на высоких каблуках. Косметику я приносила на концерты в школьном портфеле. Госпожа Кольер раскладывала ноты и усаживалась за пианино. На концерты ходила главным образом молодежь. В первом ряду устраивалось семейство Матье в полном составе, сплоченное, как болельщики любимой футбольной команды. Неизменно присутствовал и мой болельщик Мишель.

— Никак он не отстанет! — сердилась Матита. — Он тебе нравится?

— Он довольно мил.

У Мишеля был громкий голос. Он всегда первый кричал: «Браво, Ми-рей!», заражал своим восторгом публику, которая в большинстве своем увлекалась поп-музыкой.

— Что оно представляет собой, это йе-йе? — возмущался отец. — Всего лишь дань моде. Всякая мода проходит. А ты, ты поешь песни не-пре-хо-дя-щи-е!

Однажды за кулисы пришла очень высокая девушка, звали ее Морисетта. Я не видала ее после окончания школы, где она была капитаном нашей баскетбольной команды.

— Морисетта, милая! Кажется, ты еще подросла!

— Дело не в том, Мими!… Ведь теперь-то мяч в корзинку забросила ты!

Баскетбольная корзинка. Сколько я о ней в свое время мечтала! Я приходила в отчаяние от того, что так мала ростом, и от того, что постоянно слышала одни и те же слова: «Как она медленно растет, ваша девочка! Она у вас ничем не больна?» — «Да нет же, какие глупости, — сердилась мама. — Поглядите на меня, мы с ней из одного теста!» — «Ну, нет! Вы гораздо выше, госпожа Матье!» — «Но я уже перестала расти, а она еще нет!» Не раз Морисетта меня утешала: «Знаешь, ведь это даже хорошо быть маленького роста! Когда нас в школе фотографируют, ты всегда в первом ряду! А во время игры в баскетбол тебе ничего не стоит проскользнуть вперед, схватить мяч, перекинуть его мне, а уж я заброшу его в корзинку!»

Этот прием действовал безотказно. И я даже примирилась с тем, что мала ростом. Папа, наслушавшись в тот вечер неумеренных восторгов Морисетты, не уставал повторять:

— Это про мою дочку сказано: мал золотник, да дорог!

Как могла я сомневаться в своем будущем, когда все вокруг верили в меня?!

Господин Коломб вручил мне 200 франков, и Матита, округлив от изумления глаза, воскликнула:

— Представляешь! Двести франков за четыре песни! Столько же, сколько ты зарабатывала на фабрике за две недели!

— Да, это верно.

— Тогда почему у тебя такой озабоченный вид?

— Но если я буду давать всего два концерта. я заработаю за год меньше, чем получала в месяц, делая конверты!

К счастью, господин Коломб уже через две недели пригласил меня участвовать еще в одном гала-концерте. И, как всегда, в первом ряду сидели мои верные слушатели — вся семья Матье, а позади, стараясь казаться незаметным, пристроился Мишель.

Я по-прежнему не хотела, чтобы он приходил ко мне за кулисы. Чем это объяснить? Там было очень тесно, всюду стояли и лежали инструменты, взад и вперед сновали люди. Я из-за своего небольшого роста не привлекала к себе внимания, была, как говорится, застегнута на все пуговицы, тщательно причесана и загримирована — так мне, по крайней мере, казалось — и готовилась выйти на сцену с неподвижным, как у манекена, лицом, пытаясь скрыть владевшие мною волнение и страх. Для того чтобы их победить — я чувствовала, я знала это, — мне нельзя было даже оглянуться, нужно было оставаться предельно собранной, не позволяя себе ни на миг расслабиться. Приход Мишеля, желавшего меня подбодрить, быть может, даже дружески обнять, напротив, лишил бы меня присутствия духа, твердости, неуязвимости. Но как ему все это объяснить, не показавшись капризной гордячкой? Поэтому я просто сказала, что за кулисы он приходить не должен. После концерта меня тесным кольцом окружали и всецело завладевали мною члены семьи, так что бедняге Мишелю оставалось только издали выражать бурной жестикуляцией свой восторг. Должна признаться, что я различала его голос, когда он — правда, вместе не с сотнями, а всего лишь с двумя десятками приятелей — громко кричал: «Браво, Мими!»

Однажды в конце февраля я, как обычно, поднялась на второй этаж мэрии и узнала там потрясающую новость.