Мирей Матье - Моя судьба. История Любви

Входят очень приветливые официантки, они ставят на стол икру и осетрину-гриль. Один из музыкантов интересуется, обычное ли это меню. Нет. Эта гостиница для иностранцев, то есть для людей привилегированных.

— Ну, как? Нравится тебе «чечевица из Морбиана»? — шутливо опрашивает Джонни.

И объясняет тем, кто не понимает смысла этой фразы, что не так давно он едва уговорил меня отведать икры, назвав ее «чечевицей».

«Око Москвы» — так Джонни сразу же окрестил нашу переводчицу — просит извинить господина Головина, который задержался на работе. Дядя Джо, пребывающий в дурном расположении духа, осведомляется: разве работа господина Головина не состоит именно в том, чтобы нас встретить? Разве мы не представляем здесь Французский мюзик-холл? Бедняжка опускает свои красивые зеленые глаза и краснеет до ушей. На помощь ей приходит Мажакс: он заставляет мгновенно исчезать и вновь появляться рюмку с водкой. Когда в очередной раз неизвестно откуда появляется полная до краев рюмка, он, следуя русской традиции, произносит очередной тост.

На следующее утро Бруно и Джонни встречаются с господином Головиным. Малыш устанавливает нужную аппаратуру в очень популярном в городе недавно открытом Театре эстрады — этой московской «Олимпии». Танцоры начинают работать «у станка»; в порядке исключения Артур будет заниматься со мной во второй половине дня, и я получаю возможность осмотреть город вместе с Кристианой и тетей Ирен. Нас сопровождает второе «око Москвы» — некая Галина, очаровательная молодая женщина; у нее чуть певучее прекрасное произношение, и с трудом верится, что она не училась во Франции. Но нет… она только мечтает побывать вашей стране, и надеется попасть туда вместе с ансамблем Советской Армии, когда он поедет в Париж. Париж — волшебное слово. навстречу ему распахиваются сердца и освещаются лица. Это замечаешь даже на лице, когда прохожие узнают, что мы — французы.

— Если мадемуазель Матье должна быть в театре к часу дня, то времени у нас немного. Поэтому давайте прежде всего осмотрим Соборную площадь.

Я и представить себе не могла, что на свете может существовать такая площадь.

— Мы — в самом сердце Кремля. Вы не видели оперу «Борис Годунов»? Все русские испытывают волнение, когда эта площадь предстает перед ними на сцене!.

Площадь и вправду напоминает театральную декорацию: булыжная мостовая, поодаль блестит Москва-река, а справа, слева, позади нас — дворцы и соборы. Господи! Как запомнить все эти названия, когда я их сейчас путаю!

— Нет, мне ни за что не удержать их в памяти! — восклицает Кристиана.

— Не это главное. Самое важное, что это — удивительное зрелище, — замечает тетя Ирен. — Но я никак не возьму в толк, почему у них было столько соборов.

— И церквей! Просто непостижимо! А ты видела, как на меня смотрела Галина? Я только и делала, что крестилась!.

— А ведь все эти церкви были не для народа, а только для царского двора! — замечает Кристиана.

— Как видно, им приходилось отмаливать много грехов! — говорит тетя Ирен.

— Ох, тетушка!. Ты, кажется, меняешь свои взгляды? Не станешь ли ты коммунисткой?

— Не забывай, что твой дедушка был коммунист! Да, непростая эта семья Матье.

Тем временем возвращается Галина с входными билетами в руках. У нее ушло на это шесть минут.

— Вы не стояли в очереди?

— Разумеется. Вы проходите вне очереди! Ведь вы — иностранные гости. Люди «привилегированные».

Положительно, все везде меняется.

Приехав в театр, я замечаю, что почти все наши артисты охрипли — кто больше, кто меньше. Для одних душ оказался слишком холодным, другие не могли принять ванну (потому что отсутствовали пресловутые пробки); одним не хватило рогаликов, другие опоздали на автобус. Я с утра пила чай. До чего он вкусен, русский чай! После салата с капустой мне подали незнакомое питье — стакан кефира, он такой вкусный и так приятно холодит нёбо в этот весенний день.

Мою костюмершу Тамару все называют бабушкой. Это дородная дама, как и многие здешние женщины. Дело в том, что они употребляют очень сытную пищу: едят много картофеля, хлеба и других мучных изделий. А также сладостей. Редко кто из них придерживается диеты.

Внезапно доносится громкий голос Джонни:

— Малыш! Малыш! Что они там делают, шут их побери! Да они перепортят нам все динамики!

— Понимаете, сударь…

— Они, видно, спятили! Остановите их!

— Дело в том, сударь. они хотят проверить, что там внутри!

— Что они надеются там обнаружить! Бомбы? Листовки? Микрофоны? Может, это в их духе, но не в нашем! Соедините меня с Головиным! Я с ним сам поговорю!

Жаль, что здесь нет тети Ирен! Вчера вечером она мне сказала: с такими рассуждениями, как у Джонни, недолго и в ГУЛАГ попасть! Я пытаюсь его успокоить. Он советует мне лучше заняться моим голосом и помнить, что я не туристка, а артистка и мне пора уже с помощью Артура репетировать вальс. Дело пока не ладится. Не ладится…

Все наладилось, отлично наладилось!

Мое первое выступление проходит в атмосфере, с какой я до сих пор никогда не сталкивалась.

Когда я, готовясь выйти из-за кулис, перекрестилась, глаза у Галины округлились от удивления. И вот я на сцене; полная тишина, царящая в зале, поражает меня. А впереди — неподвижная масса людей. Живы ли они? Отчего же так застыли? Никто даже не шевельнется. И тут я бросаю им прямо в лицо первые слова песни: «Да, я верю!.»

Поначалу мне кажется, что пение мое подобно «гласу вопиющего в пустыне». Но внезапно, едва я кончаю петь, раздается гром аплодисментов, и 2000 зрителей ритмично хлопают в ладоши. А потом из зала направляются к сцене один, два, пять, десять человек; они поднимаются по ступенькам и, поклонившись, кладут к моим ногам букеты цветов. В их глазах светится радость. Публика не ломала кресел, не вопила, но впервые в жизни я ощутила себя ее кумиром.

Французское телевидение направило Кристиана Бренкура с группой помощников для съемок на Красной площади. И вот что удивительно: площадь была перед этим «очищена» от прохожих, которые стояли поодаль. В положенное время произошла смена караула у мавзолея Ленина: солдаты шли, четко печатая шаг. Галина сказала, что я непременно должна побывать в мавзолее. Весь день вдоль Кремлевской стены медленно движется длинная очередь людей, которые хотят увидеть Ленина. Приходят сюда и новобрачные — такова традиция. В очереди соседствуют голубоглазые блондины и брюнеты с узкими глазами.