Мирей Матье - Моя судьба. История Любви

Если запись никак не идет, мы ее прекращаем: утро вечера мудренее. Назавтра снова попробуем.

Назавтра я вновь в студии, за стеклянной перегородкой. И знаю, что в кабине сидит Джонни, который всегда стремится к совершенству. Обычно я прошу погасить верхний свет, освещают только меня. Мне нужна такая обстановка, я тогда чувствую себя изолированной, как на сцене.

Я знала, что Эннио столь же требователен, как Джонни. Когда я приходила в часовню, он уже сидел за пианино или письменным столом — сочинял либо записывал музыку. Какие это были счастливые дни! Я и думать забыла о строгом соблюдении режима: попробуй соблюдать диету, когда Пим-Пам-Пум каждый день готовит новые паштеты и печет новые пироги! А ко всему еще Серджо Леоне несколько раз увозил нас в конце недели в Рим. Мы приезжали в его излюбленный кабачок, один из тех, где обедают на свежем воздухе в беседке, увитой виноградом; до сих пор вспоминаю эти шумные веселые застолья, в которых принимали участие знакомые артисты. На них царила праздничная атмосфера и, разумеется, я пела, мы все пели за десертом. Серджо настаивал, чтобы я непременно усаживалась в его «Роллс-Ройс», снабженный кондиционером. Это была чудесная машина, но в ней приходилось надевать пуловер! Эннио бурно протестовал. И я усаживалась в «Мерседес», который нанял для меня Джонни. Он строго-настрого запретил шоферу включать кондиционер. Серджо не обижался на меня. Он даже решил сопроводить мою пластинку пояснительным текстом, украсив его своей размашистой подписью: «Прелестная женщина может очаровать сразу несколько мужчин, певица с неповторимым голосом может принести счастье тысячам людей. Скажу без колебаний: Мирей сделала меня счастливым».

Вполне понятно, что моя дружба с одним из самых известных композиторов и с одним из самых знаменитых режиссеров привлекла к себе внимание падких на сенсации газет.

Джонни снял этот загородный дом для того, чтобы я могла укрыться в нем от любопытных и спокойно работать. Обычно я заучивала тексты песен, записанных на магнитофон, устроившись с наушниками на голове в шезлонге, стоявшем в парке; при этом, чтобы спастись от солнечных лучей, я (по примеру туарегов) опускала на лицо платок из голубой кисеи.

Однажды нам пришлось прогнать какого-то репортера: взобравшись на ограду парка, он с помощью телеобъектива фотографировал меня, когда я купалась в бассейне… в том самом бассейне, где в свое время купалась Лиз Тейлор!

Несколько дней спустя я так сосредоточенно заучивала песню, что не придала особого значения гулу вертолета. Надин, которая всегда заменяет мне глаза и уши, всполошилась:

— Откуда взялся этот вертолет и что он тут делает?

Мы довольно скоро это узнали, развернув какую-то газету. Она сообщала и вправду сенсационную новость. Взглянув на заголовок и подпись под фотоснимком, я узнала, что прячусь на роскошной вилле, так как скрываю постигшую меня ужасную беду: растянувшись в шезлонге, я оберегаю лицо от дневного света, потому что мне грозит. СЛЕПОТА!

Иногда мной овладевает хандра. Нет, не ужасная, не беспросветная. Такого со мной не бывает, для этого я слишком здоровый человек. Это, скорее, назойливая тоска, она рождает желание куда-то уйти, уехать.

Ее первый признак: я не могу усидеть на месте. Как-то жила в Мюнхене; город этот я очень люблю, и обычно я там весела. Однажды туда приехали навестить меня Кристиана и Матита. Не успели мы усесться за столик в соседнем ресторане, как я тут же поднялась со стула.

— Какая муха тебя укусила? — спросила Матита.

— Я ухожу.

— Ты заболела?

— Нет. Но я возвращаюсь к себе.

Странное ощущение: мне как будто не хватает воздуха. Хочется вдохнуть его всей грудью, но только не там, где я нахожусь. Хуже всего, когда такое накатывает на меня в студии.

Еще пример: мне нужно было за четыре дня записать новую программу и выступить с ней перед публикой. Репетиции проходили трудно.

— Что с тобой? — спрашивал меня Джонни.

— Ничего.

— Что значит «ничего»? Ты больна?

— Нет. То есть, да. мне нездоровится. Я хочу уехать.

— Но, послушай, Мирей. это невозможно. ведь соберется публика.

В самом деле, я не могу себе этого позволить. Публика. В зале будет всего человек сто. Но сто человек или даже меньше, все равно — это ПУБЛИКА, и она для меня священна. Эти четыре дня были каким-то кошмаром! Наконец все осталось позади.

Затем предстояло записать пластинку на немецком языке. Джонни решил, что перед тем мне полезно будет немного подышать горным воздухом. Ведь после смерти тети Ирен — а она скончалась три с половиной года тому назад — у меня не было ни дня передышки: я все время колесила по свету. Я сама так хотела. Перемена мест не спасает от горя: усопшие путешествуют вместе с тобой. Но гастроли заставляют тебя работать.

— Пожалуй, мы переусердствовали… — говорил иногда Джонни.

Мы объехали чуть ли не весь земной шар: снова побывали в Токио, Лондоне, Нью-Йорке, Берлине, были в Бейруте, Мадриде, Мехико.

Верный своему решению, Джонни поселил меня вместе с сестрами, Надин и учительницей немецкого языка в отеле «Шпитцингзее», в 60 километрах от Мюнхена, а сам вернулся в Париж, надеясь, что мы пробудем недели три в этом, как он считал, уютном гнездышке.

Это было поистине идиллическое местечко на берегу горного озера. Зимой здесь ходят на лыжах, катаются с гор на салазках и спортивных санях, к услугам отдыхающих кегельбан, каток, спортивные игры на льду. Летом — а мы были там как раз в конце июля — катаются на парусных лодках, на водных лыжах, ловят рыбу, любуясь синим небом, по которому бегут белые облачка, почти задевая верхушки темных сосен. Так бывает обычно. Но тогда — в 1977 году — лето выдалось отвратительное. Просто «Грозовой перевал» [34] Роман Эмилии Бронте. (Примеч. ред.) . В горах завывал ветер. Плотные тучи обложили небо. День походил на сумерки, можно было разглядеть лишь силуэты сосен, озеро бушевало. Построенная в швейцарском стиле гостиница и та приобрела зловещий вид, украшавшие ее оленьи головы наводили тоску. А если у тебя еще кошки скребут на душе. Учительница была непреклонна: после завтрака — немецкий язык, после обеда — немецкий язык, гулять все равно погода не позволяла. Песни, над которыми я работала, были очень трудные, они были написаны на стихи Гете и Шиллера, а их поэзию особо веселой не назовешь. В то утро, о котором идет речь, Надин не спешила заказывать первый завтрак. Она хотела дать мне выспаться, а я все еще не высовывала носа из своей комнаты. Первый завтрак был для нас неким священнодействием. Он напоминал о семейных традициях. Заряжал всех хорошим настроением на целый день. Где бы мы ни находились, все дружно собирались за первым завтраком. Мне нестерпима мысль завтракать в постели одной, с глазу на глаз с подносом.