Евгений Добренко - История русской литературной критики

Специфика советской литературной критики может быть лучше всего понята при рассмотрении ее метадискурса в исторической динамике. Тем более что советская критика активно занималась самоописанием. Отчасти это связано с самой ее спецификой, с отклонением от общеевропейского проекта после революции и с необходимостью постоянной легитимации нового статуса института критики как такового.

Поскольку основными субъектами литературного процесса 1917–1932 годов были литературные группировки, основу которых составляли не писатели, но именно критики-идеологи и функционеры, дискуссии о природе и функциях критики велись в эти годы непрестанно [14] Речь идет не только о литературной, но и о художественной критике. Проблемы художественной критики наиболее активно обсуждались в 1921–1922 годах в связи с выступлениями А. Эфроса и в 1927–1928 годах на страницах журнала «Советское искусство» в ходе дискуссии «Чем должна быть художественная критика». См.: Ковалев А. А. Самосознание критики: Из истории советского искусствознания 1920-х годов // Советское искусствознание. 1991. № 27. С. 344–380. . Каждое направление стремилось сформулировать свои подходы. На первом этапе это были пролеткультовцы, видевшие в критике инструмент решения своих «организационных задач» [15] См.: Полянский В. Принципы пролетарской критики // Современник. 1922. Кн. 1. . Но уже в 1923–1925 годах споры о критике велись в рамках широкой дискуссии о политике партии в области литературы, завершившейся известной Резолюцией ЦК 1925 года [16] См.: Лелевич Г. На посту. М.: Октябрь, 1924. .

Напостовцы выступали с требованием директивной критики — проводника жесткой литературной политики. Эти призывы вызывали очень разную реакцию. Если Петр Коган утверждал, что «известная резолюция ЦК ВКП(б) о художественной литературе является, быть может, самым замечательным произведением литературной критики» [17] Коган П. Вмешательство революции в художественную литературу // Журналист. 1926. № 1. С. 21. , то формалисты констатировали бесперспективность «учительской» критики и призывали критиков учиться «большому дыханию». Борис Эйхенбаум писал:

Мы живем в эпоху динамическую, в эпоху долженствования…Писатель сейчас не просто пописывает, а ищет долженствующую форму. Этот пафос напряженного отыскивания сближает его с критиком […] Критик должен обладать острым чутьем долженствующей формы […] Оценка критика — не то, что оценка школьного учителя. Да, критик — не учитель. В этой роли он наивен и смешон, потому что никаких учеников у него нет […] Критик должен быть своего рода историком, но только смотрящим на современность не из прошлого и вообще не из времени,а из актуальности как таковой. Усмотреть в становящемся на его глазах признаки того, что в будущем окажется «историей литературы» — основное дело критика [18] Эйхенбаум Б. Нужна критика // Жизнь искусства. (Пг.) 1924. № 4. С. 12. .

И хотя «актуальность» все понимали по-разному, а смотреть на текущую литературу с точки зрения истории готовы были далеко не все, в ходе дискуссии о критике 1924 года на страницах петроградской «Жизни искусства» высказывались взгляды, далекие от тех требований политической ангажированности, что звучали с московских трибун. Так, отвечая на призыв Эйхенбаума, в статье, подписанной псевдонимом «Ю. Ван-Везен», Юрий Тынянов утверждал: поскольку критика не нужна ни читателю, ни писателю, поскольку она никого ничему не учит, не воспитывает и ничего не объясняет, «выход — в самой критике… Критика должна осознать себя литературным жанром прежде всего […] Критика должна ориентироваться на себя как на литературу […] Только тогда критика вдруг понадобится и читателю и писателю» [19] Ван-Везен Ю. Журнал, критик, читатель и писатель (Ответ Б. М. Эйхенбауму) // Жизнь искусства. (Пг.) 1924. № 22. С. 14–15. . Другие требовали «прицела на читателя», с тем чтобы «долженствующий» читатель вырос из читателя существующего [20] Жуков П. Чем критика жива // Жизнь искусства. (Пг.) 1924. № 23. С. 9. .

Уже спустя год, в 1926–1927-м, дискуссия о современной критике разгорелась на страницах «Нового мира» [21] Дискуссия открывалась статьей А. Лежнева (1926, № 2). В ней также приняли участие Конст. Федин, Пант. Романов, Сергей Городецкий, Ин. Оксенов (1927, № 3). , а в 1927 году Эйхенбаум констатировал кризис «социального бытования литературы» [22] Эйхенбаум Б. Литература и литературный быт // На литературном посту. 1927. № 9. С. 48. . Последующий период — вплоть до 1932 года — стал во всех смыслах переходным. Можно, однако, констатировать, что в 1920-х годах сложилась абсолютно новая культурная инфраструктура — пришли новая идеология, новые читатели, новые писатели, принеся новую литературную культуру. С распылением и гибелью прежних культурных элит исчезла и формировавшаяся в России «публичная сфера», часть которой составляла литературная критика. Институт критики должен был формироваться практически с нуля, на совершенно новых основаниях. В этих условиях одни ждали критика-учителя, который научил бы писателя, как писать, другие требовали, чтобы критика ориентировалась на писателя и оставалась посредником между ним и читателем. В соответствии с этим сформировалось несколько основных подходов к задачам критики.

Инструкторский, адресованный писателю. Он культивировался, прежде всего, в пролетарской литературной среде — сначала в Пролеткульте, затем в РАППе, — принимая наиболее жесткие формы в виде так называемой «напостовской дубинки» и «кружков рабочей критики» [23] См.: Елина Е. Г. Литературная критика и общественное сознание в Советской России 1920-х годов. Саратов: Изд-во Саратовского университета, 1994. С. 40–66; Добренко Е. Формовка советского писателя: Социальные и эстетические истоки советской литературной культуры. СПб.: Академический проект, 1999. . В несколько ином, техницистско-прикладном, плане воспринимали этот подход и формалисты. Разница состояла в том, что рапповцы учили идеологически грамотному, а формалисты — технически грамотному письму.

Культуртрегерский, адресованный читателю, где критику отводилась роль посредника [24] См.: Добренко Е. Формовка советского читателя: Социальный и эстетический контексты рецепции советской литературы. СПб.: Академический проект, 1997. . Его сторонником выступал, например, Александр Воронский: «Наш новый читатель молод, он не имеет большой культурной подготовки. Годы войны, революции приучили его, прежде всего, действовать. Он — активен, лишен созерцательности, он практичен, утилитарен, он меньше всего склонен к кабинетному мышлению и чувствованию». Так что если «писателю критик помогает советами, указаниями на недостатки его произведения», то «читателю растолковывает литературные произведения, внушает определенное отношение к ним» [25] Воронский А. Писатель, книга, читатель: Художественная проза за истекший год // Красная новь. 1927. № 1. С. 229–230. .