Петр Романов - Россия и Запад. От Рюрика до Екатерины II

Затем, когда не без помощи французской дипломатии обострились отношения с Портой и Россия влезла в персидские дела, снова именно ему, фельдмаршалу Миниху, пришлось воевать с турками. Под его начальством русская армия разорила Крым, завоевала Молдавию, одержала блестящую, невиданную еще в истории России победу над турками в Ставучанах, за что русские военные историки ставят фельдмаршала в один ряд с крупнейшими отечественными полководцами. На том, что всех этих побед удалось достичь лишь ценой больших потерь, внимание обычно не акцентируется. Отчасти это и справедливо, поскольку дело не в Минихе. К сожалению, русская, а затем и советская армия почти всегда воевала, не считаясь с потерями, как будто людской потенциал России неисчерпаем.

Все эти столь дорогие для русских виктории перечеркнул так называемый Белградский мир 1739 года. Многие историки считают это соглашение самым постыдным в русской истории. Австрийцы начали сепаратные переговоры с турками, по сути предав Россию. Остерман, проявив преступное недомыслие, присоединился к переговорам слишком поздно, когда все вопросы были уже решены без русских дипломатов.

В результате, принеся огромные жертвы, Россия по условиям Белградского мира не получила ничего, в отличие от Австрии. Более того, некоторые статьи договора с Османской империей являлись для России просто позорными. Укрепления крепости Азов, согласно Белградскому миру, должны были быть разрушены, а сам город становился границей – «барриерою» – между двумя империями. России запрещалось держать флот на Азовском и Черном морях, торговля с Османской империей могла вестись исключительно на турецких кораблях, и так далее.

Рассказывают, что, когда после этого позорного соглашения к Миниху приехал французский парламентер, фельдмаршал горько жаловался собеседнику:

Я давно уже пытался соединить союзом Россию с Францией. Я всегда был того мнения, что император более нас имеет повод вести войну, а мы, ставши его союзниками, останемся в убытке. Я уже представлял [говорил], что император всегда привык обращаться со своими союзниками как с вассалами: свидетели тому англичане и голландцы, которые вовремя узнали весь вред от этого союза и удалились от него как умные политики. Мои представления не приняты! Но теперь они оправдались событиями, после того как император, с которым мы вошли в союз, совершенно покинул нас, – может быть, по вероломству, а может быть, по слабости; во всяком случае, плохое дело – союз с вероломными и малосильными.

Слова Миниха о России, с которой обращаются как с вассалом, это своего рода обоюдоострый меч, поскольку упрек обращен не только в адрес австрийцев, но и в адрес Анны Иоанновны.

Вырвавшись уже перезрелой 37-летней дамой из провинциального затворничества в Митаве, герцогиня Курляндская так и не смогла стать настоящей императрицей. По своему менталитету она оставалась среднестатистической русской помещицей, вдруг получившей счастливую возможность расширить свое имение до размеров всей России и хлестать по щекам, когда вздумается, теперь не только своих, но и всех соседских горничных. Стоит ли после этого удивляться, что из приграничных областей России жители в те времена валом бежали за рубеж. Многие районы обезлюдели так, будто там прошла война или случился мор.

Екатерина I тоже ощущала себя домохозяйкой. Она, однако, на примере своего великого мужа узнала, что такое настоящий государственный деятель, а потому даже не пыталась править сама и передоверила важнейшие дела наиболее близкому ей человеку – Меншикову. Анна Иоанновна, наоборот, наслаждалась открывшимися просторами своего нового имения и возможностью высечь любого подданного в любой момент, но при этом не имела ни малейшего представления о том, в чем, собственно, заключается роль государственного деятеля.

Многие указы той эпохи вошли в историю из-за их нелепости. Чего стоит, например, указ Анны Иоанновны составить Синод «в числе 11 членов из двух равных половин, великорусской и малороссийской». Ничего удивительного, если учесть, что Кабинет министров занимался тем, что просматривал счета за кружева для императрицы и решал важнейший вопрос выписки зайцев для двора, чтобы пострелять в них, сидя в кресле, не выезжая на утомительную охоту.

Под стать себе императрица подобрала и компанию. Единственным из высших чиновников, всерьез болевшим за государство Российское, оказался Миних. Достойный ученик петровской школы, он не мог вести вассальную политику. Анна Иоанновна, Остерман и Бирон могли. Или – что, пожалуй, точнее – они просто не могли действовать иначе, поскольку среди многих других напастей прихватили и болезнь под названием «провинциализм».

Вся внешняя политика той эпохи – это неумелое лавирование между Австрией и Францией. Обе эти державы курляндские и вестфальские выходцы в силу их провинциальной психологии воспринимали политическими гигантами, а самих себя, а заодно и Россию – лилипутами. Петр Великий заставил русского человека расправить плечи и встать во весь свой огромный рост, а двор Анны Иоанновны принуждал подданных снова согнуться, чтобы, не дай бог, они не выглядели выше австрийского соседа.

Остерман и Бирон, поддержавшие условия Белградского мира, может быть, лично для себя какие-то привилегии при этом и выхлопотали, но Россия уж точно проиграла. На ее стороне осталась разве что некая духовная и психологическая победа. Эту победу трудно взвесить на весах, но она все-таки была. Костомаров пишет:

…Блестящие победы Миниха дали русской державе то высокое политическое значение, которое заключало в себе зародыши дальнейших ее успехов в вековой борьбе христианства с магометанством, Европы с Азией. Миних с русским войском первым показал миру пример, что возможно с военными силами вступить в пределы грозной Оттоманской империи и там одержать над нею победу. Мусульманская сила, до тех пор представлявшаяся ужасною и непобедимою, сразу лишилась своего всеустрашающего престижа.

В утверждении Костомарова есть резон, но еще больше горькой правды в том, что расчеты европейских политиков использовать Россию в своих целях в качестве военного тарана, ничего не давая ей взамен, вполне оправдались. Первым ситуацией смог воспользоваться германский император, то есть австрийцы: они заставили русских проделать всю черновую работу, а затем ловко собрали чужой урожай. Пример оказался заразительным. В Россию со всей Европы подтягивались дополнительные дипломатические силы. Начинался новый раунд борьбы за русского солдата.

Негодование из-за позорного Белградского мира, что испытывал Миних, господствовало среди русских. Точно почувствовав перемену настроения, срочно направил в Петербург своего посланника маркиза де ла Шетарди и Париж. С Анной Иоанновной, Бироном или Остерманом говорить было бессмысленно. Но Франция смотрела в будущее. Следовало заранее установить контакты с Елизаветой Петровной: она славилась любовью ко всему французскому, и именно в ней недовольные засильем немцев русские люди видели выразительницу национального патриотического духа. Задачей посланника было «взрыхлить почву» в Петербурге и при удобном случае помочь дочери Петра Великого сесть на отцовский престол.