Дмитрий Ивинский - Ломоносов в русской культуре

Шишков – Шишков А. С. Собр. соч. и переводов. Ч. 1—16. СПб., 1818—1834.

Эренбург 1922 – Эренбург И. Г. Портреты русских поэтов. Берлин, 1922.

Язвицкий 1810 – Язвицкий Н. И. Рассуждение о словесности вообще. СПб., 1810.

Якимов 1833 – Якимов В. А. О духе, в коем развивалась российская литература со времени Ломоносова, и влиянии, какое имели на сие развитие литературы иностранные, рассуждение, писанное для получения степени Магистра Словесных наук. СПБ., 1833.

Balbi 1826 – Balbi Adrien. Introduction a L’Atlas Ethnographique du Globe <���…>. T. 1. Paris, 1826.

Čiževskij 1960 – Čiževskij D. History of Russian Literature: From the Eleventh Century to the End of the Baroque. The Hague, 1960.

Desnoiresterres 1870 – Desnoiresterres Gustave. Voltaire et Frédéric. Paris, 1870.

Henriot 1927 – Henriot Emile. Voltaire et Frédéric II. [Paris, 1927].

Mervaud 1985 – Mervaud Christiane. Voltaire et Frédéric II: Une Dramaturgie des Lumières: 1736—1778. Oxford, 1985.

Peyrefitte 1992 – Peyrefitte Roger. Voltaire et Frédéric II. V. 1—2.. 1992.

Trubetzkoy 1956 – Trubetzkoy N. S. Die Russische Dichter des 18. und 19. Jahrhunderts. Abriss einer Entwicklungsgeschichte. Graz; Köln, 1956.

Usitalo 2002 – Usitalo Steven A. Lomonosov: Forging a Russian National Myth / A Thesis submitted to the Faculty of Graduate Studies and Research in partial fulfillment of the requirements of the degree of Doctor of Philosophy / Department of History: McGill University. Montreal, 2002.

Usitalo 2013 – Usitalo Steven A. The Invention of Mikhail Lomonosov: A Russian National Myth. Boston, 2013.

Yancey 1977 – Yancey John Vernon. Baroque Elements in the Poetry of M. V. Lomonosov: A Thesis submitted in partial fulfilment of the requirements for the degree of Doctor of Philosophy: The University of British Columbia, 1977.

Назовем здесь наиболее значимые опыты собирания материала по теме: Глаголева 1911; Берков 1936, 273—284; Модзалевский 2011, 158—165 и др.; Павлова 1962. См. также: Бабкин 1946; Ломоносов 1987. Из работ последнего времени: Usitalo 2002; Usitalo 2013; Мартынов 2011; Абрамзон 2011; Новик 2012.

Одним из первых и немногих, кто слегка проблематизировал адекватность формулы «певец Елисаветы», был А. П. Милюков: «Ломоносова называют певцом Елисаветы, и это не совсем несправедливо: в одах его видно глубокое благоговение к императрице, которую он воспевает, как богиню, покровительницу наук, как существо неземное, источник всего счастия и славы отечества. С глубоким благоговением обращается он к государыне <���…>. / И, проникнутый чувством верноподданнического почтения к боготворимой монархине, он курит ей фимиам глубоко-преданного сердца» (Милюков 1858, 73—74). Мотив сердечности мог сочетаться с мотивом любви , понимаемой и как высшая форма благоговения и верноподданнического почтения , и вместе с тем как сердечная чувствительность , сочетающаяся с блаженством : «Можно бы и еще привесть различныя места <���из произведений Ломоносова>, ознаменованныя сердечною чувствительностию; но оныя так часто показываются в творениях Ломоносова от того, что он блаженствовал, воспевая ту, которой душа была тише зефира ; которая мертвым , то есть осужденным на смертную казнь, отдавала новое бытие; он блаженствовал, воспевая ту Царицу, при которой цвели постоянно и обширные поля России и сердца народов, покоившихся под сению благотворной ея державы» (Глинка, 9, 29). Наиболее оригинальная, но и весьма специфическая, обретающая смысл лишь в контексте розенкрейцерской «софиологии», трактовка отношений Ломоносова к имп. Елизавете принадлежит Б. М. Зубакину, который интерпретировал их через посредство «Стихов о Прекрасной Даме»: «И так ли воспевают свою „мощную Монархиню“, у которой „состоят на службе“, говоря о той: „кроткое лицо коей, как дыханьем зефирным вливает благостность…“ <���…>? И о такой ли говорят: „дух ее зефира тише“?! / И об этом-то поэте осмеливались иногда утверждать, что он не знает сердечной нежности? / Или вот пафос влюбленного чувства, которым поэт оделяет и всё вокруг; вот каким видением Любви и Прелести предстоит „Она“ ему на охоте <���…>: / „Коню бежать не воспрещают / Ни рвы, ни частых ветвей связь: / Крутит главой, звучит браздами / И топчет бурными ногами, / Прекрасной всадницей гордясь…“ / Этою полною и по сейчас не увядающей прелестью и живостью картиной закончим мы наши выписки стихов, от которых отрываешься, как от страниц промелькнувшей, захватывающей любовной повести. Кто, <���…> перечитав их, посмеет <���…> утверждать, что Ломоносов, де, льстил Царице, как „царедворец“ <���…> и „воспевал императрицу Елизавету“?! Женщину, которою он до безумия восхищался, он воспел действительно огненно и незабываемо. И сама поэт, она (в 1754 году) отзывается на стихи, уже 43-летнего поэта-любимца словами: „Господина Ломоносова вирши очень хороши“. / <���…> Пусть в оды его к Елизавете входят и другие темы и идеи, в основном они остаются влюбленным гимном женщине, а не царедворничеством» (Зубакин 2011, 71). О некоторых «ломоносовских» смыслах оккультной эсхатологии «серебряного века» см. в письмах Андрея Белого по поводу посвящения романа «Москва» (Белый 1998, 335, 336, 426).

В принципе, наряду с сопоставлением и сближением Ломоносова с Петром оказывалось возможным и их противопоставление. Но, во-первых, происходило это сравнительно нечасто, а во-вторых, преимущественно в советскую эпоху; см. напр.: «Значение деятельности Ломоносова не ограничивалось нивой просвещения. Идеализируя Петра I как образец „просвещенного монарха“, Ломоносов считал своим долгом продолжение его дела. Однако Петр I, заботясь о величии Державы, мало думал о нуждах ее народа. Ломоносов же все свои помыслы обращал к пользе народа. Все его труды, направленные к благу России, ближайшей целью имели счастье народа» (Куликовский 1986, 7).

В оригинале читается: «Везде Петра Великого вижу в поте, в пыли, в дыму, в пламени – и не могу сам себя уверить, что один везде Петр, но многие и некраткая жизнь, но лет тысяча» (Ломоносов, 8, 610).

Ср. сопоставления Ломоносова и Петра как личностей уникальных и лишь друг с другом сопоставимых, напр.: «Если, взяв во внимание многостороннюю ученость Ломоносова, сочувствие благу отечества, твердость характера, разнообразную, полезную деятельность, мы захотим во всем XVIII стол. искать человека, подобного ему, мы найдем только Петра Великого. Только в Петре Великом мы видим такие напряженные заботы о благе России, такую уверенность в силе русского духа и в естественном богатстве страны, такое твердое сознание важности просвещения <���…>» (Петров 1871, 74).

В скобках заметим, что отношение Вяземского к Ломоносову, в частности к его поэзии, было сложным; см. об этом: Вытженс 1966, 335; Коровин 1993.

Ср.: «Еще Батюшков глубокомысленно заметил, что Ломоносов был то же в литературе нашей, что Петр Великий в жизни государственной. В самом деле, подражая Венценосному плотнику и зодчему, матросу и адмиралу, солдату и полководцу, первому работнику своего царства и первому администратору, Ломоносов был у нас в одно и то же время Грамматиком, Поэтом во всех родах, Ритором, Оратором, Историком, Естествоиспытателем, Филологом и создателем нового Русского языка в литературе. На нем лежало: и дать во всем первые образцы в Словесности, и сообщить публике то литературное образование, без которого Автор не имел бы читателей» (Шевырев 1842, VII).