Коллектив авторов - Новые идеи в философии. Сборник номер 4

Если станут отрицать доказательность таких наблюдений на том основании, что здесь происходит не переход от совершенно незамеченного к воспринятому, а переход от низшей ступени восприятия к высшей, то мы спросим: почему же то, что здесь происходит, должно стать принципиально другим, когда мы увеличиваем расстояние между обеими ступенями? И в какой точке этого увеличения наступит поворот?

Наблюдения только что описанного рода можно обозначить, как свидетельства, полученные путем прямого сравнения, Ибо так обозначить можно не только сравнение наличного с наличным (т. е. когда оба впечатления даны в течение самого акта сравнения), но и наличного с бывшим до него или бывшее сейчас с непосредственно ему предшествовавшим, но еще находящимся в сознании: всякое, так называемое, последовательное сравнение предполагает возможность сравнения сейчас бывшего с настоящим. Разумеется, кто вообще отрицает эту возможность, с тем мы не найдем здесь общей почвы для спора.

Кроме свидетельства прямого сравнения, в пользу нашего тезиса говорят, как мне кажется, два аргумента.

Прежде всего невозможность или чрезвычайная трудность всякой описательной теории явлений при противоположной точке зрения. Если аккорд c-e-g действительно представляет до тех пор, пока слушатель не разложил его на составные части, простое явление, то он должен быть простым тоном, который не совпадает ни с c , ни с e , ни с g . Для него тогда вообще нельзя найти места на линии тонов от низких до высоких. Мы получаем новые измерения мира тонов вместо того одного, который вообще достаточен для чисто феноменологического описания области тонов. Это вызывает чрезвычайную путаницу. Объяснение тембра из звуковой окраски становится иллюзорным и т. д. То же относится и к другим областям чувств, где встречаются смешения. Да вообще: каким образом можно делить и характеризовать основные классы ощущений с феноменалистических точек зрения? Если мы назовем простое явление, которое существует до всякого различения или возникает благодаря первому различению, качеством x , то дальнейший анализ, всякое, даже совершенно спонтанное, выступание отдельного явления (температуры, света по нашей терминологии) будет вызывать превращение этого x в новые простые качества; тогда было бы неправильно даже утверждать, что мы слышим тон, если мы не воспринимаем его совершенно самостоятельно без всяких других сопутствующих явлений (органических ощущений и т. п.), чего в действительности никогда не бывает и не может быть.

Быть может, нам предложат называть ощущения до анализа потенциальными запахами, цветами и т. д., тоны трехзвучия – до анализа потенциальными c , e , g , и мотивировать тогда принятую классификацию ощущений тем, что при ней помещают потенциальные ощущения в одном классе с актуальными. Теория могла бы еще согласиться с таким различением и соединением в один класс, если бы потенциальные запахи рассматривались, как запахи, потенциальное c , как c , т. е. если качество признавалось бы одним и тем же. Но тогда положение вещей будет именно таково, как утверждаем мы, и только способ выражения затруднен рискованной аристотелевской терминологией.

Во-вторых, мне кажется, что существование промежуточных ступеней между совсем незамеченным и совершенно отчетливо замеченным приводить к нашему толкованию. Если совершенно нерасчлененное трехзвучие есть особое субъективно простое качество, между тем как отчетливо расчлененное обладает тремя одновременными качествами, отличающимися от этого первого, то какое же качество имеет для моего ощущения то же самое объективное трехзвучие, когда мне кажется, что все три тона или же один или два из них я различаю неотчетливо? В чем тут разница, если не в функции подмечивания? Если бы существовали лишь две крайности, отчетливое схватывание всех одновременных тонов, которые вообще при самом напряженном внимании и упражнении различимы при данных объективных обстоятельствах и, с другой стороны, совершенно нерасчлененное схватывание чувственного впечатления, то можно было бы еще удовлетвориться теорией качественных превращений. Но промежуточные ступени подмечивания в столь простых явлениях едва ли могут толковаться, как изменения явлений.

Вообще-то легко сказать, что мы делаем ошибочное умозаключение или производим непозволительное «овеществление», когда принимаем заранее существовавшим то, что мы позднее различаем. Но если бы даже это, действительно, было только предположением, почему бы ему быть непозволительным? Еще недавно и химиков обвиняли в ошибочном умозаключении овеществления в виду того, что они вкладывают в углекислоту оба вещества, которые из нее затем получают. Психолог находится в этом отношении в более выгодном положении, поскольку он может сослаться также на свидетельство прямого сравнения. Но и химик должен отклонить напрасное обвинение в неправильном образе мыслей. Можно защищать атомистическую гипотезу, или же можно пытаться провести противоположное учение о непрерывности или превращаемости, что для химических процессов покамест было бы нелегко, – во всяком случае и психолог, различающий перципированное от апперципированного, и атомист-химик имеют право претендовать на то, чтобы на их учение смотрели не как на продукт ребяческих и превратных привычек мысли, а как на построенную с полным сознанием правил научного исследования теорию, которая по тем же правилам должна подвергнуться проверки.

Итак, мы утверждаем, что различия и части в явлениях могут существовать также и в том случае, если мы их в данный момент не замечаем. Поэтому ничто, мне кажется, принципиально не препятствует нам сделать допущение, что существуют совершенно незамечаемые части явлений, вроде «petites perceptions» Лейбница или, например, бессознательных местных знаков по Гельмгольцу или темного и светлого элементов ощущения тона по Маху или других гипотетических составных частей (Спенсер, Тэн, Брентано). Фолькельт называет такие явления, принятые лишь ради теории, «вымышленными ощущениями». Если, однако, допущение таких частичных содержаний следует с логической необходимостью из характера воспринятых явлений или, по крайней мере, оказывается весьма полезным для установления законосообразностей и если, кроме того, можно показать, почему эти части могут или должны ускользнуть от нашего восприятия, то это предположение, по крайней мере, так же допустимо и обладает такой же познавательной ценностью, как и допущение скрытых масс и движений в физике. Конечно, упомянутые критерии должны здесь применяться не менее строго. Не поддающаяся прямому оправданию гипотеза должна принести с собой значительное теоретическое упрощение или множество поддающихся проверки следствий, или должна чем-нибудь другим способствовать успехам знания. Именно этот пункт в большинстве случаев оказывается весьма слабым 29.