Коллектив авторов - Новые идеи в философии. Сборник номер 4

Мое положение заключается в том, что если допустить существование одного только первоначального вещества или мировой материи, вещества, объемлющего собою все, и если назвать это вещество «чистым опытом», то легко объяснить познавание, как особый вид взаимоотношения, в который входят различные элементы чистого опыта. Само это отношение представляет собою часть чистого опыта; один «член» его становится субъектом или носителем познания, познающим 49. Это утверждение потребует немало разъяснений. Для этого удобнее всего сопоставить его с противоположным воззрением; и с этой целью мы разберем современное учение, по которому испарение душевной субстанции дошло до последней черты, предшествующей ее полному исчезновению. Неокантианство изгнало все старые формы дуализма; если нам удастся в свою очередь опровергнуть и его, то мы тем самым опровергнем всякий дуализм вообще.

В настоящее время для философов, называемых мною неокантианцами, слово сознание только отмечает факт неотъемлемого дуализма структуры опыта. Это значит, что минимум возможного включает в себя не только субъекта и не только объекта, а непременно объекта плюс субъекта. Но необходимо заметить, что различие между субъектом и объектом совершенно не похоже на различие духа и материи, тела и души. Души отрывались от тела; судьбы их были отличны от него; у них была своя жизнь. Но ничего не может случиться с сознанием, потому что, будучи само безвременно, оно является лишь свидетелем протекающих во времени событий, в которых оно само не играет никакой роли. Одним словом, оно представляет собою лишь логический коррелят «содержания», опыта, своеобразие которого заключается в том, что в нем факт выступает на свет, что содержание осознается. Сознание, как таковое, совершенно безлично – «самость» и проявления ее относятся к содержанию. Сказать, что у меня есть само-сознание, или что я сознаю себя, как волящее существо, значит всего лишь, что некоторые содержания, именуемые «самость» и «усилие воли», протекают при свидетеле.

Итак, эти запоздалые паломники кантианского источника требуют допущения сознания, как «гносеологически» необходимого понятия, даже не взирая на отсутствие непосредственной очевидности его. Но помимо этого, почти все люди считают, что у них есть непосредственное сознание самого сознания. Когда мы перестаем ощущать внешний мир – только вспоминаем или представляем себе его, то кажется, что сознание выступает наружу и мы чувствуем его, как неосязаемый внутренний поток, который, будучи познан в этой форме опыта, может быть также обнаружен и в представлениях внешнего мира. «Как только мы пытаемся остановить наше внимание на сознании, говорит один современный мыслитель, и отчетливо определить, что оно собою представляет, оно немедленно исчезает. Нам кажется, что мы стоим перед пустотой. Когда мы пытаемся вникнуть в ощущение синевы, то видим только самую синеву, тогда как другой элемент как бы постепенно рассеивается. Но если всмотреться повнимательнее и быть уверенным в том, что есть что искать, то его все же можно различить» 50. «Сознание» (Bewusstheit), говорит другой философ, «необъяснимо и почти что не поддается описанию, но сознательный опыт отличается тем, что то, что мы называем его содержанием, находится в особом отношении с центром, именуемым «я» (Selbst), исключительно благодаря которому содержание дано субъективно, то есть представляется… Хотя сознание, то есть известное отношение к « я », является, таким образом, единственным пунктом различения осознанного содержания от иного вида бытия, возможного и без сознающего его лица, оно все же не поддается более подробному объяснению. Существование сознания, хотя оно и представляет собою основной психологический и вполне достоверный факт, может быть обнаружено посредством анализа, но не поддается определению и выводимо только из самого себя» 51.

«Может быть обнаружено посредством анализа», говорит автор. Из этого следует, что сознание представляет собою некий элемент, момент, фактор – зовите его, как хотите – опыта, внутренняя структура которого по существу двойственна, так что если вы отвлечете содержание его, сознание все же останется раскрытым самому себе. При таком понимании строение опыта очень напоминает состав красок, которыми пишут живописцы. Состав этот, как известно, двойственный, так как он заключает в себе растворитель 52(масло, клей и т. д.) и растворенную в нем в виде пигмента массу содержания. Мы можем получить растворитель в чистом виде, если извлечем осадок пигмента, а чистый пигмент, – предварительно отделив клей или масло. Мы имеем здесь дело с физическим выделением; принято думать, что аналогичным образом мы можем, посредством умственного выделения, разъединить факторы опыта – конечно, не окончательно разобщая их, а различая настолько ясно, чтобы знать, что их два.

А я утверждаю как раз обратное. Я убежден в том, что опыт не обладает такой внутренней двойственностью, и деление его на сознание и содержание происходит не путем выделения или вычитания, а путем сложения – путем прибавления к данному конкретному опыту целого ряда других, в связи с которыми может видоизменяться в частности смысл или функция его. Краска также послужит здесь иллюстрацией. Выставленная в магазине красок, вместе с другими красками, она в совокупности своей служит, как известное количество товара. Между тем на полотне, окруженная другими красками, она представляет собою штрих на картине и исполняет духовную функцию. Я утверждаю, что подобным же образом и единая часть опыта, взятая в определенном контексте, играет роль познающего, душевного состояния, «сознания», тогда как в другом контексте тот же единый отрезок опыта будет играть роль познанной вещи, объективного «содержания». Одним словом, в одном сочетании он фигурирует, как мысль, в другом – как вещь. И так как он может иметь значение в обоих сочетаниях одновременно, то мы имеем полное право считать его зараз субъективным и объективным. Правда, что при таком истолковании все еще сохраняется дуализм, определяемый двухствольными терминами, вроде «опыт», «феномен», «данность», «Vorfindung» – терминами, которые, по крайней мере, в философии, все чаще и чаще заменяют одноствольные термины «мысль» и «вещи», – но я утверждаю, что этот очищенный дуализм перестает быть таинственным и неуловимым; он конкретизируется и поддается проверке. Он переходит в область отношений, усматривается извне, а не изнутри данного частного опыта, и может быть ограничен и определен в любой момент.

Первый клин для такого более конкретного метода истолкования дуализма был вбит Локком, применившим слово «идея» безразлично к вещи и мысли, и Беркли, указавшим, что здравый смысл подразумевает под реальностью совершенно то же, что философ под идеями. Ни Локк, ни Беркли не выяснили своей мысли до конца, но мне кажется, что заслуга защищаемой мной теории заключается только в том, что она последовательно развивает «прагматический» метод, впервые примененный ими.